И она сидела, как всегда, рядом с Тоней и старательно переписывала упражнения из учебника по языку, потом решала задачи. Иногда поглядывала на Тоню грустными глазами и ничего не говорила. Тогда Тоня, видя, как она мучается, сказала сама тихо:

—      Ты не сердишься, что я не поеду в Ленинград? Я не хочу в чужой детдом.

И тогда они обе заплакали. Но подошла Леночка и, хотя и сама едва сдерживала слезы, спокойно сказала:

—      Ну вот, глупенькие! Вы же переписываться будете, и мы все поедем на экскурсию в Ленинград и придем к Светланке в гости.

Но все, даже мальчики, понимали, насколько обеим подругам грустно, и эта гостья не принесла им радости, как все мамы, приезжавшие за найденными детьми.

На второй день стало немного спокойнее, хотя Светланка была то непривычно серьезной, то растерянной. Лена, Катя, Марина Петровна и Маша с Линой Павловной догадывались, как на самом деле ей грустно и что она только сдерживает себя.

Правда, вечером «мама Зося» со Светланкой, Тоней, Зиной и Надей ездили по городу. Девочки показывали ей Киев, и все немного развеселились.

Но на третий день знакомая нам быстрая почтальонша Полечка неожиданно принесла телеграмму на имя Светланкиной матери.

Та ужасно испугалась. Что-то со Светиком, мелькнуло в голове, или с мужем. Но то, что она прочитала, одновременно и успокоило, и ошеломило ее. В телеграмме было:

«Привози обеих девочек. Получил персональную пенсию. Целую дочек. Папа».

Вокруг нее столпились удивленные дети — Светланка, Катя, Лена, Зина, Ася, Леня, Ваня.

—      Что случилось? — спросила обеспокоенная Леночка.

—      Нет, ничего. Муж пишет, чтобы и Тоню привозила. Поедешь, Тонечка, с нами? Папа зовет. — И она прочитала: — «Привози обеих девочек. Целую дочек. Папа».

Тоня посмотрела в умоляющие глаза Светланки, чистые и строгие глаза Кати, родные, ласковые глаза Леночки, на взволнованную Машу, Лину Павловну, всех ребят, на Марину Петровну, — покачала головой и повторила то, что сказала вчера, но громко и совсем спокойно:

—      Нет, я дома останусь, — и прибавила: — Я вам писать буду — и Светланке... и папе.

Ей на мгновение показалось, что там, далеко — действительно ее папа. Во всяком случае, она будет считать его своим папой!

И всем сразу стало легко, и даже Катя, строго поглядывавшая на Светланкину мать, вдруг улыбнулась и сказала:

—      Мы приедем летом, шефы обещали организовать экскурсию для отличников!

—      Я приеду обязательно! Я буду очень стараться, чтобы и меня взяли, — сказала Тоня Светланке, взяв ее за руку.

Два дня, проведенные в доме «мамой Зосей», были совершенно спокойными. Теперь, наоборот, все старались развлечь Светланку и сделать для нее что-нибудь приятное. И Катя с Леной даже высказали сомнение, будет ли там Светланке хорошо, но Лина Павловна их успокоила:

—      Судя по всему, отец — очень хороший, чуткий человек. Да и к матери Светланка привыкнет, у них у обеих легкие натуры, это Тоня из-за любой мелочи переживала бы.

—      Хотя бы поскорее письмо от нее получить, как там ей будет, — сказала Лена.

На вокзал пошли провожать Лина Павловна, Лена, Катя, Тоня, Зиночка и Надя, и там, естественно, не обошлось без слез! Зиночка и Надя несли по очереди длинную коробку. Это девочки подарили Светланке свою любимую куклу Ясочку.

—      Взглянешь на нее и нас вспомнишь! — сказала Зиночка.

Светланка всхлипывала и не выпускала Тонину руку, но старшие старались ее развеселить, они шутили, смеялись по поводу и без повода.

—      А теперь — скорее домой! — сказала Катя, когда поезд тронулся. — У нас ведь на сегодняшнем пионерском сборе встреча с краснодонцем Жорой Арутюнянцем. Маша велела не опаздывать!

КАТЯ

Хозяйкой в саду была Катя.

Это чувствовали все дети. И не только потому, что уже второй год она была руководителем кружка юных мичуринцев и членом совета пионерской дружины.

Ее, наверное, потому и выбрали на эти ответственные посты, что она была настоящей хозяйкой этого молодого сада.

Ее очень уважали все дети и даже немного побаивались — была она справедливой и прямой, иногда даже до суровости. Ласковая Леночка Лебединская всегда хотела найти смягчающие обстоятельства, всегда заступалась перед Мариной Петровной то за одного, то за другого нарушителя дисциплины, а то и за лодыря. Были и такие — в большой семье не без этого! А Катя — была строга и неумолима и к себе, и к другим. Начав какое-то дело, она уже не бросала его, пока не доводила до конца. Она, например, взялась подтянуть Бориса. Ох уж этот Борис! Он всегда был с ленцой, а после поездки в санаторий и вовсе отбился от рук и тянул назад показатели всего дома в школе. Детям было стыдно! На совете пионерской дружины поручили Кате ему помочь. Ну и взялась же она за него!

Она учила его усердно и строго, и даже перед контрольной в его классе сама не пошла со старшими детьми в театр, как ни уговаривали ее и Марина Петровна, и Лина Павловна.

—      Я должна с ним все повторить, — твердо сказала Катя.

—      Я с ним повторю, — сказала Лина Павловна.

—      Нет, — покачала головой Катя. — Это дело мне поручили, и я должна довести его до конца. Ведь я знаю все его слабые места и все его хитрости. Если я сегодня пойду в театр, а он завтра принесет двойку, я себе места не найду.

Лене, Асе, Лёне да всем девочкам и мальчикам было очень жаль, что Катя не идет, но они знали — слово Катя не изменит. Как же не уважать и не слушаться такой подруги.

Трудно решить, кто был ее самым близким другом. У Кати были хорошие отношения со всеми, даже с младшими — Тоней, Зиночкой, но, пожалуй, больше всего она дружила с Леней Лебединским и с немым Ваней большим, да еще с теми девочками из Ленинграда, которым впервые написала письмо.

Иногда она садилась где-нибудь в уголке и писала, писала, забыв обо всем на свете. Наверное, с ними она была откровенна, как ни с кем.

Катю никогда не видели ни грустной, ни чересчур веселой, но всегда озабоченной. И действительно, дел у нее было много помимо школьных уроков. Главное — сад.

Когда дети только приехали, за детдомом они увидели большой пустырь.

—      Вот тут у нас будет сад, — сказала тогда Марина Петровна.

Возле них на много гектаров тянулся сад Академии наук. Как-то работники сада заметили, что дети стоят у забора и смотрят в сад.

Невысокий, уже немолодой мужчина, с черными свисающими усиками, придававшими ему очень домашний вид, набрал полные пригоршни слив и протянул ребятам.

—      Нате, детки.

Но дети тут же разбежались. Кто-то из малышей, наверное, бы и взял, но старшая девочка с темными серыми глазами, темно- русыми волосами строго посмотрела на всех, словно запрещая брать.

«Они считают, — подумала Катя, а это была именно она, — что нас сливы и яблоки соблазняют. Мне просто на сад приятно было смотреть».

Небольшой человек с усиками — профессор-академик, как выяснилось позже, задумчиво посмотрел ребятам вслед, — какие они были тогда еще худые и бледные! — почесал совсем не по-профессорски затылок и сказал своим сотрудникам:

—      А почему бы нам не пустить их в сад? Если и съедят они какое-то яблоко или грушу, что нам — убыток будет? Ведь дети...

И в тот же день он послал одного из своих помощников на переговоры к Марине Петровне.

После этого Марина Петровна собрала детей и сказала им:

—      Вам разрешают гулять в Академическом саду, но за это вы поможете собрать фрукты. Вы понимаете, как вам доверяют? Это большая честь для нашего дома. И я уверена, что вы не подведете во время сбора фруктов и мне не придется за вас краснеть.

Ей все-таки пришлось покраснеть, но не от стыда, а от удовольствия.

Работники сада радушно встретили детей, а профессор Петр Петрович, глядя почему-то в сторону, словно ему было неловко, произнес:

—Ешьте, детишки, сколько хотите. Видите, урожай какой, а вам поправляться надо.