Завпед, скромная, маленькая, старая уже женщина, сразу хотела повести Галину Алексеевну в классы.

—      Посидите у нас на уроках, посмотрите, как прекрасно учатся дети. Они так обрадуются вашему приезду; помогите нам, чтобы из пединститута с факультета дефектологии прислали комсомольцев для пионерской работы — тут ведь нужен не просто комсомолец, а специалист-логопед, чтобы и ему было интересно. Еще нам очень нужны материалы для художественных кружков. Пойдемте, посмотрите, как наши дети чудесно рисуют и лепят. Вот бы их познакомить с настоящими художниками!

—      Подождите, — остановил ее директор, — я просил бы товарища сначала посмотреть наши записи, дом и мастерские для детей. Дети ведь должны овладеть ремеслом, да вот материалы для мастерских, станки просишь, просишь — и никак не допросишься. А как я их в жизнь выпущу без специальности? Мне же поручили партия, Советская власть из них полноценных людей сделать!

Хотя Галина Алексеевна пришла неожиданно — все хозяйство оказалось в порядке: и кладовые, и кухня. Везде поводил ее директор. И везде чисто, но бедненько, и видно, что здесь своими руками стремятся создать уют.

—      Все это работы наших рукодельниц, — указал директор на вышитые марлевые занавесочки, полотняные салфеточки, покрывала. — У нас чудесные дети, — добавил он, — сами убедитесь. А эти полочки наши столяры сами в мастерской сделали.

Дети были на уроках, но во время перерыва выбежали в зал. Галине Александровне сразу бросилось в глаза, что все они веселые, очень подвижные, живые, и хотя одеты очень скромно, но чистенько и аккуратно и совсем не выглядят ни угнетенными, ни жалкими.

У директора при их виде глаза сразу потеплели и прояснились. Дети подбежали к нему и начали с ним разговор на пальцах.

Но завпед вдруг сделала строгое лицо и сказала директору:

—      Ну, что же вы нарушаете мои требования? Дети должны учиться объясняться словами и понимать вас по артикуляции губ. Вы еще услышите, Галина Алексеевна, как они отвечают на уроках, как понимают все без пальцев.

—      Но я должен был объяснить им побыстрее, кто к ним в гости приехал, — оправдывался с виноватой улыбкой директор. — А сам я довольно быстро научился разговаривать пальцами. Я же не специалист, — добавил он. — Но партия меня послала на эту работу — как же я могу допустить, чтобы моим детям жилось хуже, чем другим? Вы уж помогите нам, Галина Алексеевна. На днях как раз у нас бой будет и за смету, и за наши требования, — скажите свое слово, и пусть меня ругают, пусть выговоры пишут за нарушение статей, я не поступлюсь интересами детей.

—      В таком деле душа важнее всего, — рассказывала дома Тане Галина Алексеевна, — и настоящая любовь к детям. Там, у «одаренных», директор думает лишь о том, чтобы его похвалили, все о внешней стороне заботится, и талантливые, способные дети получают совсем не то, что им надо. Я даже не уверена, что их способности там разовьются. А здесь столько ответственности за то, чтобы детям хорошо было, чтобы из них вышли полноценные члены общества. Нет, я обязательно обо всем напишу в докладной записке и пойду на заседание исполкома, чтобы поддержать его требования. Вот будто и мелочь — котлы, ягоды, материалы для мастерских, а в этом проявляется и человек, и работа. Все-таки правильно, что посылают нас проверять, контролировать — может, и удастся помочь... Хорошо, что весь народ заботится! Сейчас же сяду и обо всем, обо всем напишу.

Остался еще один дом на окраине города. Туда Галина Алексеевна ехала уже довольно спокойно, вооруженная опытом проверок предыдущих двух домов. Это был, кажется, обычный спецдом, потому что инспектор, предлагая его, сказал:

—      Хотите, этот возьмите, а хотите — на Куреневке, нам нужно обследовать и обычные спецдома.

—      А почему же он спец? — удивилась Галина Алексеевна.

—      Да потому, что это для детей погибших на фронте родителей — таких домов сейчас много.

Так случайно Галина Алексеевна попала в дом, которым руководила Марина Петровна, где работала Лина Косовская, где жили дети, вывезенные из фашистских концлагерей.

Малыши гуляли в саду, средние и старшие были в школе, Марина Петровна сидела с Софией Мироновной и Линой в комнате завпеда — обсуждали план воспитательной работы.

Как-то вскоре после переезда, тихим вечером, когда дети уже спали, Лина рассказала коротко Марине Петровне о себе.

—      И у вас, Лина, никого нет? — спросила она у нее.

—      Кроме этих детей, никого. У меня была очень близкая подруга, вся их семья очень меня любила. Недавно я пошла к ним, но мне сказали, что они уехали. Могу ли я остаться работать у вас? У меня, правда, неполное даже среднее образование, но я бы хотела учиться заочно.

—      Где, Лина? — поинтересовалась Марина Петровна.

—      Раньше я никогда не думала об этом, но теперь мне нравится ваша работа, — сказала, покраснев, Лина. — Я бы хотела поступить в пединститут. И работать воспитательницей в детдоме.

Она и сама немного удивлялась собственному выбору, а Марину Петровну он не удивил. Она заметила — Лина собранная, сдержанная, с природным тактом, и дети ее уважали и слушались. Хотя у нее незаконченное среднее образование, но она была очень развитая, начитанная девушка, к тому же хорошо играла на рояле — что всегда большой плюс в работе с детьми. Если у нее стремление к педагогической работе, надо это поддержать и помочь ей.

Марина Петровна посоветовалась с городским отделом народного

образования, оставила Лину воспитательницей и помогла поступить на подготовительные курсы. С тех пор у Лины не было ни одной свободной минуты. По вечерам, когда не дежурила, долго просиживала над книжками и тетрадками — как и Леночка Лебединская, не пожелавшая «подарить фашистам» ни одного пропущенного в школе дня! И удивительно — это оказывало необычайное влияние на всех детей! Старшие видели, с каким азартом и воодушевлением учатся Лена и Лина Павловна, и старались подражать им. Средние, конечно, старались не отставать от старших.

—      У нас прямо какой-то культ учения! — радостно говорила София Михайловна Марине Петровне. — Ты правильно сделала, Марина, что оставила и Лену, и Лину, хотя многие советовали не оставлять Лену, как переростка, в детдоме.

Лине и Лене охотно помогали и София Мироновна, и Марина Петровна.

Лина после волнения первых дней возвращения в Киев внутренне успокоилась. Была работа — нужная, интересная, собственно, не работа, а своя жизнь, своя семья; была цель — поступление в институт; и, кроме всего, была еще одна тайная радость, о которой немного догадывалась Лена да остроносенькая Поля-почтальон — письма от Вити Таращанского.

Какие длинные, откровенные письма писали они друг другу, хотя Лина до сих пор не слала ему свою фотокарточку. И он не присылал своей, но все равно, они уже хорошо знали друг друга. Витя знал обо всех радостях и тревогах Лины, знал, что она была в плену и потому боится даже встретиться с Таней. Он знал, как она много работает и настойчиво учится, как она боится физики и математики, и очень жалел, что меж ними такое большое расстояние и он не в силах помочь ей, ведь он эти предметы очень любил и в военном училище сдал на «отлично».

Вот и сейчас, когда Лина сидела со старшими педагогами и Мариной Петровной, в кармане ее синего рабочего халата лежало еще не читанное и даже не распечатанное письмо от Вити. Потому она была в особенно приподнятом настроении и живо участвовала в обсуждении плана.

В комнату вошла няня тетя Феня и сообщила:

—      Марина Петровна, к вам какая-то женщина приехала, из горсовета, с обследованием.

—      Пригласите в кабинет, я сейчас. Собственно, мы уже закончили, — обратилась Марина Петровна к воспитательницам, — а Лину Павловну попросим переписать план со всеми внесенными ныне добавлениями.

—      Сейчас переписать?

—      Да, пожалуйста, сейчас.