И вдруг вчера утром снова является та женщина, которая унесла однажды Танюшку. Увидев меня, она истерически закричала, что у нее украли дочку и что она разыскивает ее по всем детдомам (знала, с какого начать!). Я оставила ее в кабинете с дежурной сестрой, а сама побежала в изолятор к Меласе Яремовне.

Мелася Яремовна пришла в ярость, но не растерялась:

—      Надийка, пойдите поговорите с ней, а я позвоню из соседнего дома Александре Самойловне — пусть она сама решит, куда сообщить.

Саша приехала в машине с милиционером, и они увезли женщину.

Мелася Яремовна говорит, что теперь может распутаться много ниточек...

—      Но зачем, зачем она то брала, то подкидывала Танюшку? Этого я никак не могла понять!

—      Во-первых, я думаю, — сказала Саша, — ребенок ей нужен, чтобы получать дополнительные карточки, пособие, а во-вторых, Танюшка служила ей ширмой. Женщина эта была у них, должно быть, связной, и ребенком этим она прикрывала свои темные делишки, которые вы теперь раскроете.

— Я уверена, что она и раньше так использовала детей, — добавила Мелася Яремовна. — А то, что она и сейчас шпионка и связная с Фогельшей, — даю свою голову на отсечение, если это не так.

ДЕПУТАТ ГОРСОВЕТА

Галина Алексеевна очень гордилась своим первым депутатским поручением. Как депутату горсовета ей поручили обследовать питание и благоустройство трех детских домов. Она внимательно выслушала инструктора, записала в блокнот все вопросы и решила три дня после репетиций посвятить этому делу.

Один из домов она знала, выступала там на праздники. Это был дом для одаренных детей. Дети учились в музыкальной, художественной, хореографической школах, а жили в этом доме.

Собственно говоря, Галина Алексеевна в душе не соглашалась с идеей создания такого дома.

—      Что за питомник талантов! И зачем ребенку сызмала прививать, что он — талант! Кому это в голову пришло!

Таня ее немного успокоила:

—      Ничего, мама, разве плохо, что детям созданы очень хорошие условия, ведь на этот дом выделяется больше средств.

—      Разве что так! — пожала плечами Галина Алексеевна.

Дети там действительно находились в лучших условиях, чем другие. На праздники их приводили в театры, во Дворец пионеров хорошо одетыми, у них было усиленное питание, и сам дом был приукрашен.

—      Ну и хорошо, — сказала Таня, побывав однажды с матерью и Андрейкой на традиционной елке. — Ведь все они — сироты. Это неплохо, что они так живут! Даже если всего несколько талантов отсюда выйдет — и то хорошо.

—      Но понимаешь, Танечка, — волновалась Галина Алексеевна, — дело не только в праздниках и в расшитых платьицах. В подобном доме необходим совсем особый дух и тон: воспитатели должны понимать искусство, любить искусство, и дети должны расти в атмосфере такой любви. Пока, правда, у меня нет оснований утверждать обратное — я видела детей только на олимпиадах да на елке. Вот теперь пойду и посмотрю.

Дети встретили актрису шумно и радостно. Да, они веселые, здоровые, кормили их хорошо, одевали — в каждой семье бы так одевали, — подумала Галина Алексеевна. Но опасения ее подтвердились.

Директор заботливо следил, чтобы дети хорошо выглядели, чтобы на праздники приезжали почетные гости, чтобы на олимпиадах занимали первые места — но этим его заботы и ограничивались.

«Ну что же, — подумала Галина Алексеевна, любившая везде найти прежде всего что-то положительное, — он беспокоится об этом, как директор, вполне нормально. Сам он, конечно, ничего общего с искусством не имеет, но создает необходимые условия для детей».

К великому сожалению, оказалось, что и среди воспитателей не нашлось людей, увлеченных музыкой, или театром, или живописью. «Старшие дети разбираются в этом и интересуются больше, чем воспитатели, — отметила про себя Галина Алексеевна, — так не годится. Неужели нельзя было подобрать настоящих энтузиастов?»

Неприятно поразило и то, что за время существования дома сменилось три директора, два завпеда, бесконечно менялись воспитатели. «Может, я ничего не понимаю, — думала Галина Алексеевна, — но разве можно так воспитывать детей, они хотя и находятся в привилегированном, по сравнению с другими, положении, а настоящего дома у них нет».

Ее поразило, с какой холодностью завпед говорил о старших: это переростки, мы хлопочем, чтобы их забрали от нас.

—      Но ведь они же еще учатся в школе, надо дать им возможность закончить, приобрести специальность.

—      Но ведь им уже по шестнадцать и семнадцать лет — нельзя их держать в одном коллективе.

Почему нельзя, Галина Алексеевна не понимала. «Ведь в семье растут и старшие, и маленькие дети вместе», — думала она.

«Директор ответственен только за внешний вид перед министерством, перед гостями, — констатировала она с сожалением, — и никакой ответственности перед конкретным ребенком. Для него важно, чтобы хорошенькая Жанночка, Леся, Нина добились успехов на олимпиадах, а что будет с ними дальше — даже не задумывается. Конечно, кормят и одевают хорошо. А как обставлен дом? Здесь может, нет, даже должно быть иначе — не таким случайным, безвкусно подобранным. Если уж это «питомник талантов», так все должно помогать этому. Неужели художники отказались бы оформить дом, неужели нельзя развесить хорошие картины — копии лучших работ мастеров, гравюры, портреты выдающихся деятелей искусства?»

И, сдав отчет в орготдел горсовета, Галина Алексеевна решила позвонить министру просвещения — поговорить относительно этого дома.

—      Ведь я с ним знакома, — сказала она Тане. — Он видел меня в «Снежной королеве», когда я играла Герду.

—      А главное — ты депутат горсовета! — засмеялась Таня.

Второй дом был для глухонемых детей. Это был совсем-совсем другой дом. В нем не было ковров, расшитых платьиц и другого показного шика. Директор, невысокий, лысый, уже пожилой мужчина, в зеленой гимнастерке, на которой еще виднелись следы от погон, очень обрадовался, что горсовет заинтересовался его домом, провел Галину Алексеевну в маленький кабинетик и, не дожидаясь вопросов, взволнованно начал:

—      Я вам все-все расскажу, и помогите нам. Мы приняли этот дом совершенно разрушенным, я только возвратился с фронта — и меня сразу послали сюда директором. Нужен был ремонт, нужно было все с самого начала наладить. И вы же понимаете, наши дети требуют большего внимания, чем здоровые, к ним необходим особый подход. Но это же дети, и если мне их доверили, как я могу допустить, чтобы им жилось хуже других? Если у меня нет по расходам статьи для лужения котлов, что же — кормить их из нелуженых? Я и покупаю новые котлы, потому что я отвечаю за их здоровье. Или, например, вы же своему ребенку даете летом и ягоды, и фрукты, и киселик там сварите, и компотик из свежей черешни и клубники, а если нам с базы выдают одну крупу, лапшу да иногда сухофрукты — так что же, я своим детям не могу купить свежих фруктов? Они же дети, им тоже чего-то вкусного хочется. Или еще: мы заимели таких шефов, колхозников, они любят наших детей и прислали безо всяких там карточек и белой муки, и кабанчика. Мы на праздник детям пироги дома испекли. А разве вы своим не печете? У меня все учтено, и за каждый грамм я могу отчет дать, но разве моя вина, что иногда сидят чиновники, и думают только про статьи расходов, счета и балансы. А что это живые детки, к тому же судьбою обиженные и войною, здесь ведь и сироты фронтовиков, об этом они не думают и своим формализмом запрещают нам улучшать их жизнь. Вот я вас и прошу: все запишите и все расскажите, помогите нам. А дети у нас очень хорошие, очень умные дети, и в школе у нас лучшие специалисты работают. Во время войны они с детьми вместе прятали их по знакомым, чтобы фашисты не забрали, не сгубили, а библиотеку и советские учебники завпед в подполье спрятала. Едва наши вошли в Киев, она сразу и детей собрала, и учебу начала, не дожидаясь распоряжений, помощи, новых учебников.