И Лина осталась переписывать план, а Марина Петровна пошла к гостье из горсовета.

Дом выглядел не так парадно, как первый, но в нем было по-семейному уютно и спокойно. Именно — спокойно. На всем были видны следы заботливых рук. Цветы в недорогих горшочках, на всех ступеньках широкие дорожки, подушки на диване, в зале картины на стенах, большой портрет юного Ленина и букет цветов перед ним, фото, на рояле раскрытые ноты, уголок с работами детей. Прошли две девочки в коричневых формах, вежливо поздоровались и провели Галину Алексеевну в кабинет заведующей.

—      Извините, что задержалась, — входя, сказала Марина Петровна и неожиданно улыбнулась приветливо.

—      Разрешите познакомиться, — промолвила Галина Алексеевна.

—      Можете не называть себя, — остановила ее Марина Петровна. — Кто-кто, а педагоги вас хорошо знают. А мне сказали — из горсовета.

—      Так и есть — по поручению горсовета. — И Галина Алексеевна объяснила, в чем дело. — Но вы знаете, мне хочется, чтобы вы вообще познакомили меня с вашим домом, с детьми. Мне у вас очень нравится.

—      Вы, наверное, читали о наших детях? — спросила Марина Петровна.

—      Нет, а что о них писали?

—      А, так вы ничего не знаете о нашем доме?

—      Ничего, кроме того, что это спецдом для детей-сирот.

—      Верно, но большинство детей к тому же вывезены из Германии, из концлагерей.

—      Как? Из концлагерей? А нет ли среди них мальчика Ясика из Белоруссии? — сразу спросила Галина Алексеевна.

—      Ясика нет, а из Белоруссии вообще-то много.

—      Расскажите о них, — попросила Галина Алексеевна.

И Марина Петровна почувствовала не просто любопытство, а настоящее внимание и тревогу за детей. У них сразу появились взаимные симпатия и доверие. Марина Петровна подробно рассказала о первом времени, как привезли детей, как было тяжело возвращать их к жизни. Она рассказала историю Кати, сестричек и брата Лебединских, о самых маленьких, и как дети теперь учатся, и как еще много надо для них сделать. В каждом слове чувствовалась материнская забота.

—      Им, как никому, необходимы уют, тепло, внимание, — говорила она. — Но и сюсюкать над ними, охать нельзя. Просто надо, чтобы они жили бодро, интересно, учились и чувствовали себя, как и все советские дети, счастливыми и нужными нам всем. Нам теперь очень школа в этом помогает. Ну, а для меня главное, по правде говоря, — поправить их здоровье. Мне вот обещали дать несколько путевок в крымский санаторий. Усиленное питание выхлопотала, они уже вполне нормально выглядят, но внешний вид — это еще не все. Вы нам, надеюсь, тоже поможете, а кроме того, — Марина Петровна хитро улыбнулась, — я бы хотела и эксплуатнуть вас. Дети будут очень счастливы, если вы им что-нибудь почитаете, расскажете.

—      Пожалуйста, с большой охотой, — сказала Галина Алексеевна, — когда угодно. Это будет лучшим знакомством.

—      Даже сегодня? Ведь сегодня суббота.

—      Даже сегодня! Вы мне только расскажите и покажите то, что нужно для моего обследования, а потом, пожалуйста, я в вашем распоряжении.

Они пошли осматривать дом, а Лина сидела себе в комнате завпеда Софии Мироновны и ничего, ничего не знала.

Сначала прочитала Витино письмо, она дольше не могла выдержать и носить его нераспечатанным. На этот раз оно было коротеньким, но, как всегда, таким хорошим! Оно начиналось так: «Дорогой друг Лина!», а заканчивалось: «Ваш Витя».

Витя не сообщал прямо, но Лина поняла, что он собирается куда-то далеко и что будет писать, обязательно будет, что он уже не представляет себе жизни без ее писем, что она для него — самый близкий друг на свете, хотя он ее никогда и не видел. «Когда же, наконец, вы пришлете ваше фото? Хотя мне кажется, я и без фото вас знаю!»

Лина замечталась. Как все это странно. Какой-то Витя, а она ему обо всем пишет... Интересно, как бы отнеслась к этому Таня?

...Осенью все так глупо получилось!

Она пришла в их дом, постучала в квартиру, в которой они жили, а какая-то женщина, проходя мимо, сказала:

—      Там никого нет. Они недавно выехали.

Может, то и не они уехали!.. Может, они и не возвращались в Киев...

Но надо быстрее переписывать план, а то уже скоро, наверное, обед, а там надо будет готовить с детьми уроки...

—      Лина Павловна! Лина Павловна! — вдруг услышала она голоса Кати и Аси. — Пойдемте в зал, к нам артистка приехала и сейчас выступать будет.

Артистка! Как бывало хорошо, когда в школу приезжала Танина мама! Как ее все любили и ходили за ней гурьбой. Даже идти не хочется смотреть на чужую артистку, сравнивать ее с «нашей Таниной мамой» и вспоминать те далекие годы. Но Катя и Ася так уверены, что Лина Павловна с радостью побежит за ними, что нельзя их разочаровывать. Лина Павловна тихо входит в зал и видит — среди детей стоит... Танина мама...

Лина поднимает сложенные вместе ладони и произносит удивленно, растерянно, ничего не понимая:

—      Танина мама...

А Танина мама какое-то мгновение смотрит с такой же растерянностью и удивлением и потом бросается к ней:

—      Это ты, Линочка? Откуда ты здесь?

Танина мама ничего не могла слушать, не могла понять, что ей рассказывала Лина, о чем говорили дети. Она вытирала слезы и лишь повторяла:

—      Скорее поедем... Танечка, наверное, дома... Линочка, моя девочка дорогая... У вас нет телефона? Я бы домой позвонила... предупредила... Едем же, едем скорее. Как я рада, как я рада!

Дети, Марина Петровна — все были взволнованы этой встречей.

—      Вот мы и породнились с вами, — произнесла Марина Петровна, пожимая на прощание руку Галине Алексеевне.

Лена обняла Лину и прошептала:

—      Как я рада за тебя!..

Лина быстро оделась, и каждый из детей стремился ей помочь — Ваня большой держал пальто, Таня и Светлана едва не разорвали платочек, который Лина повязала на шею.

К Галине Алексеевне все сразу прониклись любовью. Она и впрямь будто родственница стала, и как-то само собой получилось, всех детей она перецеловала на прощание, когда они гурьбой провожали ее к троллейбусной остановке. Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее замирало Линино сердце. Они почти не разговаривали, лишь Галина Алексеевна крепко держала ее за руку и поглаживала, словно хотела приласкать за все эти годы.

Высокая худенькая девушка с темными рыжеватыми косами, сложенными венком на голове, открыла дверь. Лине сразу почему-то бросился в глаза этот веночек из кос и комсомольский значок на кофточке, а потом уже она увидела Танины глаза, лицо и услышала удивленный возглас:

— Ой, Лина! Лина!

—      Ты узнала, узнала, Танечка? — спрашивала, плача, мама.

—      Откуда ты, Линочка, ой Линочка!

Они прильнули друг к другу и не могли оторваться.

* * *

Откуда она здесь, Лина рассказала потом, сидя в объятиях Тани и Таниной мамы на диване у них в кабинете.

—      Только подумать, — не могла успокоиться Галина Алексеевна, — сколько времени в одном городе и не увидеться! Мы уезжали, но только на месяц — и именно в это время ты заходила.

—      Ах, как хорошо, — шептала Таня, стискивая Линину руку. Сколько лет они не виделись, и каких лет!

—      Мама! — вдруг спохватилась Таня. — А про отца ты сказала? Линочка, мы же твоего отца видели!

—      Где, когда? — испуганно спросила Лина.

—      Мы видели его на станции. Он военный.

—      Военный? — переспросила Лина удивленно. — Вы видели его на свободе?

—      Конечно, у него орденские планочки на груди, я заметила, только не рассмотрела, какие именно ордена или медали.

—      Нет, это правда? Вы не ошиблись, это был он?

—      Конечно, он. Он сам подошел к нам и спросил о тебе. Но поезд быстро отошел, и мы не успели поговорить как следует, даже номер полевой почты не спросили.

—      Номер полевой почты, — повторила механически Лина и вдруг вспомнила, как она сказала тогда фрау Элли: «Мой отец на фронте». Как ей хотелось тогда, чтобы это была правда! И сейчас ей несказанно радостно было слышать это. Отец был на фронте, отец вместе со всем советским народом защищал Родину. Он искупал свою вину перед нею.