Я не знала ни названия села, ни фамилии, не знала этого и Поля.
Я не написала Оле письма, а оно ей было так необходимо.
И вот уже закончилась война. Мы так и не дождались Андрея. Таня уже студентка; Андрейка научился читать и часами просиживает у пианино — собранный и увлеченный, совсем как Андрей. А я выступаю. Играю в театре, на детских утренниках, выступаю по радио. И дети любят меня, как и раньше, а я их еще сильнее, потому что постоянно думаю — у скольких из вас теперь нет родителей, и мне хочется каждого обнять, приласкать.
А по ночам я совсем не сплю. И не только Андрея вспоминаю и свою прежнюю счастливую жизнь, я вспоминаю все те неожиданные встречи, все те ниточки, которые связывались и рвались. Я вспоминаю море горя и слез, принесенное войною каждой матери, жене, и обычные женские чувства вырастают во мне в такую большую ненависть к врагам нашего светлого мира, нашего чистого мира, и я не могу удовлетвориться только одной игрой. Я должна узнать, жив ли Ясик партизанки Оли.
Но в руках у меня лишь оборванные ниточки, которые так трудно связать, и даже Тане стыдно признаться, чего я хочу.
Недавно я узнала, что Саша демобилизовалась и что она снова на своей «детской работе», только теперь в одной из западных областей Украины.
В одну из бессонных ночей я написала ей длинное письмо.
У МАЛЫШЕЙ
Письмо лежало в Сашином портфеле, но его, вероятно, придется дочитывать вечером. Галинка сочинила целый опус. Ей, как и Саше, некогда писать часто, зато если уж дорвется, случается, ночью к бумаге, так напишет полтетради.
В облздравотделе, конечно, не очень-то почитаешь, минутки свободной нет. Из дома № 3 звонят, что обнаружились случай дизентерии, в пятом — корь. В милицию принесли ребенка, мать которого умерла. Еще не успели залечить ран после войны, как в некоторых областях началась засуха.
Да, еще необходимо немедленно организовать краткосрочные курсы воспитательниц сельских яслей.
Телефон на столе не умолкает. Зовут на совещание в обком партии. Саша встает, но в кабинет вновь входит Зося.
— Пани доктор, извините, Александра Самойловна, — поправляет она себя, — вас какая-то женщина спрашивает. Уже во второй раз приходит. Вы на заседании были. Она с ребенком.
— Вы спросили, в чем дело?
— Известно в чем. Ребенка сдать, — пренебрежительно говорит тоненькая, с выщипанными бровками Зося.
— Вы сказали ей, что надо обратиться к товарищ Подгайной?
— Она и слушать не желает, говорит, только к вам. Такая настырная, неприятная женщина. — Зося брезгливо поджала губы. — Просто покоя не дает.
Саша укоризненно смотрит на нее.
— Может, ей очень тяжело, — говорит она. — Нельзя так относиться к людям. Пусть войдет. — Саша смотрит на часы. — Через пять минут я должна идти в обком, но, думаю, успею с ней поговорить.
В комнату заходит женщина лет пятидесяти с грудным младенцем на руках и сразу начинает выворачивать из карманов какие-то бумажки и рассказывать быстро, длинно и путано. Саше трудно следить за ходом рассказа, но все истории так похожи, эти страшные истории, в которых муж погиб на фронте, хату сожгли, жить негде, и сама больна.
Саша вдруг подумала: слишком старая женщина. Говорит она без передышки, и вправду в ней есть что-то неприятное, то ли бегающие глаза, то ли визгливый голос с какими-то неестественными выкриками.
Она вдруг развернула платок, и оттуда показался крохотный, не более трех месяцев ребенок, круглолицый, аккуратненький, с темными бровками.
— Если вы ее не примете, — говорит женщина, — я все равно ее где-нибудь оставлю, а сама под поезд брошусь!
Саша просмотрела документы, не нашла ни одного необходимого, — все к делу не относились, — позвонила и сказала Зосе:
— Выпишите ордер в дом № 1.
— В дом «Малютка Езус»? — быстро спросила женщина.
— В дом младенцев № 1, — повторила Саша. — Откуда вы знаете «Малютку Езус»?
— Я там бывала у своей тетки до войны, еще при поляках. Она служила уборщицей. Пусть вас пан Езус вознаградит за то, что вы спасете мою дочурку.
Нет, было-таки в ней что-то неприятное! Но Саша сознательно решила: тем более ребенка следует взять. Такая мать (мать ли?) может сделать все, что угодно.
Зося недовольно писала отношение в дом малышей, но Александра Самойловна мягко, как умела только она, немного заговорщицки улыбнулась. Мол, вы правы, девочка, относительно матери, но ребенок — совсем другое дело.
И Зося примирительно кивнула ей завитой головкой.
Надо спешить, совещание должно было уже начинаться.
Саша застегнула портфель. Письмо лежало на месте. Как хотелось поскорее прочитать его! Но и по дороге не получалось думать ни о Галинке, ни о том, что с нею связано — очень родном, но очень сейчас далеком, потому что на совещании, вероятно, будет стоять вопрос о доукомплектовании детских домов репатриированными детьми. После совещания — немедленно в дом № 3, в котором дизентерия, чтобы все проверить самой.
Домой Саша возвратилась около двенадцати, совсем без сил. Дочь Иринка спала.
Уже в кровати Саша достала письмо от Галинки. И сразу перед глазами встала подруга — круглые серые глаза, инфантильный вид, вся она такая простая во взаимоотношениях с людьми, сентиментальная, смешная и искренняя.
С Галинкой вместе заканчивали педагогический институт, но потом Саша пошла еще в медицинский, а Галинка после года работы в детдоме неожиданно для всех, кроме своего отца — старого театрала, — поступила в театральную студию и стала актрисой Театра юного зрителя. Когда подруги и родные увидели ее на сцене, сразу поняли, что это и есть ее путь. Именно актрисой и именно детского театра.
Была уже у Галинки семья, дети, а на сцену выходила все та же тоненькая девочка, а то и стройный парнишка, и юный трогательный звонкий голос брал за сердце каждого.
К ней иногда за кулисы приходили знакомиться мальчишки — шалуны и сорвиголовы, увлеченные театром, и очень разочаровывались, когда к ним выходил не мальчишка-ровесник, а изящно одетая женщина. Перед войною она получила звание заслуженной артистки и орден. Школьники устраивали ей овации, и после спектаклей домой ее всегда провожала большая толпа детей.
— Вот это слава! — смеялся ее муж. Он всегда радовался за нее, потому что был влюблен в свою жену всю жизнь. И всегда спрашивал ее подруг: — Вы любите Галинку? — И дочери тоже говорил: — Танька, смотри, какая у тебя мама!
У них было всегда уютно, весело. А теперь она осталась одна.
Это большое, подробное письмо — много о чем оно поведало Саше! И странно — жизнь Галины совсем не кажется горьким отзвуком прошлого. Снова театр, новые пьесы, новые роли (подумать только, она все еще играет девочек и мальчиков!), студии молодежи, с которой надо работать, учеба Андрейки, успехи Тани,— и неожиданно для Саши — много общественной работы. Детские дома. Поиски детей. Наивная Галина. Она в отчаянии из-за одного ребенка, которого должна разыскать. Какого-то семилетнего Ясика...
Судьба сотен детей сейчас в руках Саши.
Рука тянется к карандашу, и уже полусонная Саша записывает в блокнот: Ясик из Белоруссии. Приблизительно семи лет. Мать и отец партизаны. Медработники. Оставался с бабушкой под Витебском.
* * *
Хотя этот город одной из западных областей Украины был для Саши новым, незнакомым, но, прибыв сюда в 45-м году, Саша словно вернулась в собственный дом и в этом доме начала наводить порядок. Этот ее собственный дом был очень большим и требовал напряженных сил и энергии.
Этот «дом» состоял из нескольких домов для грудных детей, детдомов для дошкольников, детских больниц, женских консультаций, курсов охматдетовских сестер.
После походов, военных госпиталей, тяжелораненых, операций поначалу ей казались кукольными и эти белые кроватки, иная детская мебель, и эти крохотные создания. Но... «запах пеленок и ты — дома», — с некоторой иронией сказала дочь Иринка.
