Приближалось рождество, и улицы Нью-Йорка стали скользкими и грязными. Никто не хотел чистить ботинки. Я не мог ехать в Хартфорд без рождественских подарков, но денег не было даже на метро.

Бродя по 42-й улице и рассматривая красивые рождественские витрины, я принял решение: ограблю кого-нибудь и куплю массу рождественских подарков, и если меня посадят, то, во всяком случае, смогу провести рождество под крышей. Либо тихое прекрасное рождество с семьей, либо в темной камере на нарах.

Я пошел в сторону вокзала «Пенсильвания», чтобы выследить подходящую жертву. Прошло немного времени, и жертва показалась. Это был крупный чернокожий мужчина, пьяный в дым и с полной охапкой рождественских подарков. Я подошел к нему, и он, размахивая солидной пачкой денег, пригласил меня в бар. Там я разыграл сцену быстрого опьянения. Из бара мы вышли в обнимку и заковыляли к фотоавтомату, чтобы сделать несколько снимков на память.

Как только он задернул темную занавеску, я понял, что попался на старый трюк нью-йоркских мошенников. Моя «жертва» повернулась ко мне, и вдруг роли переменились — жертва стала охотником. Он не был пьяным, а заманчивые рождественские подарки оказались пустыми коробками.

Прежде чем я успел вымолвить слово, он схватил меня за горло, а другой рукой обшаривал карманы. Но я сумел ударить его головой о камеру и одновременно засунуть руку в его карман и вытащить оттуда пачку денег. Он свалился на кучу пустых рождественских коробок, а я исчез оттуда в тот момент, когда к фотоавтомату приближались полицейские. В эти дни они сажали всех чернокожих, у которых не было пятидесяти долларов в кармане.

Перескакивая через две ступеньки вверх по длинной вокзальной лестнице, я выскочил на Седьмую авеню и продолжал бежать. Понемногу успокоился и, подойдя к «Эмпайр-стейт-билдинг», вошел внутрь и поднялся на лифте на пятнадцатый этаж. Зашел в мужской туалет и пересчитал деньги. Моя первая жертва ограбления, вероятно, была настоящей «звездой» в своем деле: 86 долларов — один к одному. Теперь я снова был богатым негром и смог накупить дешевых рождественских подарков для всех членов семьи.

С тридцатью долларами в качестве стартового капитала я возвратился из Хартфорда в Нью-Йорк и снял комнату на 85-й улице. Смертность в этом районе была еще выше, чем в Индии, люди вокруг дохли как мухи от крысиных укусов, туберкулеза, воспаления легких, недоедания и сверхдоз наркотиков.

Пришла весна, и каждый день я ездил в мир белых на Уоррен-стрит, короткую, мощенную камнем улицу рядом с портом, чтобы купить себе работу. Уоррен-стрит, 80, — это как храм для сотен тысяч нью-йоркских безработных. В доме десять этажей, и каждый из них заполнен частными маклерами по трудоустройству. Если у тебя есть деньги, здесь можно купить работу на день, на неделю, на месяц или только на несколько часов. Обычная такса — двадцать-тридцать процентов от зарплаты.

Я покупал себе работу чистильщика обуви в самых изысканных отелях, таких, как «Тафт», «Рузвельт», «Парк Шератон», и рассыльного по доставке завтраков и биржевых сводок акционерных компаний в Центр Рокфеллера за минимальную плату 1 доллар 15 центов в час. Было поразительно видеть, какой эффект может произвести черная кожа в сочетании с униформой. Массивные стальные двери распахивались перед моими удивленными глазами. Я проходил мимо столов со штабелями долларов полуметровой высоты благодаря лишь тому, что охранники видели улыбающегося негра из южных штатов, одетого в красную куртку и с бумажной шапочкой на голове, который нес поднос с кофе и булочками.

В этих зданиях-дворцах я и мне подобные чернокожие просто-напросто не существовали. Мы не шумели и не бросали бутылок с зажигательной смесью. Мы были людьми-невидимками. Секретари и директора, даже не взглянув на меня, подписывали нее, что я клал им на стол. Я легко мог подсунуть контракт, который сделал бы меня их наследником или владельцем их состояний. Они не колеблясь ставили свое имя на подчеркнутой линейке — ведь перед ними стоял всего лишь «ниггер», делавший то, что делали все остальные «ниггеры».

В белой куртке продавца бакалейных товаров и с белой бумажной шапочкой на голове я поднимался под самую крышу в великолепнейшие квартиры на персональных лифтах, в которых белых пассажиров бросало в дрожь от одного вида моей черной кожи. Их можно было понять, ведь многие их этих супер-элегантных квартир и их хозяев — киномагнатов, биржевых маклеров и акул по части недвижимости — неоднократно подвергались ограблению. Даже в лифте.

...Вокруг здания ООН нередко происходили антикоммунистические демонстрации. Тексты на больших плакатах требовали свободы и демократии Восточной Европе. Мы, чернокожие, кричали демонстрантам:

— Требуйте свободных выборов в Миссисипи! Поезжайте в Гарлем, там вы увидите, что значит свобода!

Ближе всего я познакомился с американской демократией, будучи «уличным негром» в финансовом районе на Уолл-стрит. Довольно часто я покупал себе трехчасовую работу по доставке еды и лекарств для фармацевтического гиганта «Тринити». Он находился в центре Уолл-стрит, рядом с одноименной церковью, одной из старейших в Нью-Йорке.

Одетый в желтую куртку с надписью «Лекарства Тринити» на спине я разносил котлеты и таблетки от головной боли тем, кто работал в центре крупного капитала. Я видел, как на нью-йоркской бирже люди бегали кругом, подобно отравившимся крысам, кричали и размахивали биржевыми сводками, а другие прыгали перед ползущей бумажной лентой, словно это их собственная жизнь выползала из машины. Третьи стояли у большой черной доски и записывали номера, которые затем почти сразу же снова стирали, крича до хрипоты, чтобы их услышали и увидели через густой табачный дым.

Иногда я получал на чай от белых мужчин с брюшком, которые уминали бутерброд, разговаривая по телефону с Йоханнесбургом и жалуясь на высокую цену на золото и на выступления непослушных «ниггеров». В другой раз мне приходилось стоять и ждать, пока какой-нибудь обворожительный парень, положив ноги на стол, болтал с Боливией, Гватемалой или Перу о коммерческих делах.

В снег, дождь, грязь, шторм или под палящим солнцем всегда можно было видеть армию ссутулившихся черных, коричневых и белых нищих, таскавших свои тележки по улицам. Никто из них не зарабатывал больше чем на ночлег и на пакет еды, в то время как за ближайшими стенами заключались миллионные сделки, в которых огромные суммы легко и быстро меняли хозяев.

Продаю кровь и мороженое

После непродолжительных гастролей в качестве «уличного негра» на Уолл-стрит я какое-то время кормился продажей собственной крови. Я продавал ее так много, что совсем обессилел. В Нью-Йорке было множество донорских пунктов. Эти частнокапиталистические учреждения покупали кровь по пять долларов за бутылку, а продавали ее больницам по семьдесят пять. Чтобы сохранить своих доноров, они выплачивали специальный бонус в два доллара за литр, если ты после узаконенного перерыва в восемь недель снова приходил сдавать кровь. Кроме того, тебе давали кофе и булочки.

Помню, я стоял в очереди в пункт сдачи крови на 42-й улице. Прибежал чернокожий человек и рассказал, что его сын попал в дорожную катастрофу. Требовалось срочно сделать переливание крови, но его больничной страховки не хватало на покрытие расходов на дополнительную кровь. У отца не было средств платить по 100

долларов за каждое переливание. Поэтому он предложил 25 долларов тому, кто пойдет с ним в больницу и даст свою кровь. Дело кончилось тем, что его прогнал служащий донорского пункта.

Как раз в это время я открыл для себя Европу. Чтобы уйти от сумасшедшего танца смерти вокруг меня, я проводил час за часом в кинотеатрах. Фильмы Бергмана и Феллини заставляли меня на какое-то время забывать расистскую действительность Америки, переносили в другой, более цивилизованный мир.

Кинотеатры на 42-й улице открывались в 9 часов утра и работали до 3-4 часов ночи. Туда я частенько приходил после очередной сдачи крови и смотрел сонными глазами на мир, который казался мне намного лучше, чем взрывоопасная обстановка на улице перед кинотеатром. Иногда у меня не было денег на ночлег, и тогда я, просидев всю ночь в метро, утром шел в кинотеатр и спал на первых сеансах.