Тюрьма в Бей-Сити была ужасающей. Белые заключенные спали на матрацах и получали холодную питьевую воду. Черным приходилось спать в проходных камерах на железных нарах без матрацев и одеял. Кормили хуже, чем свиней. На завтрак мы получали обжигающий рот черный кофе без сахара и молока, а также черную мелассу, на обед — мексиканские бобы и маисовый хлеб.

Каждое утро приходили конвойные, загружали нас в машины и отвозили наводить чистоту в городе. Меня и нескольких других чернокожих возили в парк, где все скамейки, фонтанчики для питья и туалеты были помечены: «Только для белых».

— Надеюсь, ты попытаешься сбежать, а я получу медаль за то, что убью тебя! — говорил белый конвойный, протягивая мне грабли и лопату.

Мой организм ослаб от постоянного употребления бобов и маисового хлеба, из-за плохой воды и отсутствия овощей. Лицо распухло, все тело осыпали красные прыщи. Меня рвало. Пришел тюремщик и сказал, что отвезет меня в маленькую клинику в Бей-Сити. Когда мы отправлялись туда, шериф крикнул:

— Если ниггер попытается сбежать, сними с него скальп!

В клинике черные пациенты отделялись от белых драпировкой. Белые удобно сидели в креслах, в то время как черные должны были стоя ждать своей очереди.

Тюремщик, приставленный ко мне, гордился своей белой кожей. Поскольку его унижало нахождение среди черных, он взял кресло для белых и сел. Я сел на пол у его ног. Мы не обмолвились ни словом, но только для того чтобы напомнить мне о том, кто я есть, он повернул магазин в своей тридцатьвосьмерке. А у меня не было и мысли бежать.

Белый доктор основательно прослушал меня и осмотрел операционный шов, медсестра вручила несколько зеленых таблеток, и мы вернулись в тюрьму.

Я не смирился со своим положением: отправил контрабандой письма НАСПЦН, командиру военно-воздушной базы, семье, а также сенатору от штаба Коннектикут Прекоту Бушу и ждал результатов. Другие черные заключенные выглядели подавленными колониальными неграми, боявшимися всех белых точно так же, как в Южной Африке.

Черный рабочий, отец большого семейства, ходил по камере и бормотал:

—      Я не делал этого, господи! Клянусь, это был не я.

Можно было подумать, что его судят за убийство белого человека. Но он лишь сказал белой телефонистке:

—      Привет, детка!

Он еще хорошо отделался — тремястами долларов штрафа, — а могли бы и линчевать.

Большинство черных заключенных были сельскохозяйственными рабочими с хлопковых плантаций и рисовых полей. Они не считали себя человеческими существами, никогда не упоминали собственные имена, а назывались по именам белых работодателей, например «ниггер мистера Джонса». Они говорили:

—      Мистер и миссис Джонс отправились в Сент-Луис и разрешили своим ниггерам отдохнуть в конце недели.

Большинство черных рабочих доставлялось в тюрьму в субботу вечером, а утром в понедельник они представали перед белым правосудием, чтобы узнать о размере штрафа. Если белому работодателю был нужен его ниггер, он приходил в тюрьму, выплачивал штраф и забирал работника домой. Затем он высчитывал сумму штрафа из его зарплаты.

В течение многих понедельников я наблюдал, как взрослые мужчины и женщины падали на колени и умоляли своих хозяев освободить их из этой бесчеловечной тюрьмы. Неприятный осадок оставил случай с черным ветераном войны в Корее. Увидев своего работодателя на улице, он, дравшийся в Корее, крикнул своему боссу через решетку:

—      Мистер Джонс, ради бога, заберите своего ниггера отсюда. Обещаю вам больше так не поступать. Я буду верно служить вам, дорогой мистер Джонс!

Но хозяин долго не приходил за своим ниггером. Герой Кореи рыдал и вздрагивал всем телом. После повторных обращений к нему работодатель в приемные часы навестил заключенного. Это была унизительная сцена, от которой мне стало очень больно. Черный герой войны упал на колени и схватил руки белого человека.

—      Дорогой мистер Джонс, я обещаю и далее хорошо работать. Удержите сумму штрафа из моей зарплаты, а я буду вдвойне работать, только возьмите меня отсюда!

Работодатель похлопывал его по голове, будто перед ним лежала собака. Я чувствовал себя совершенно беспомощным перед этим проявлением человеческого безумия. У меня появилось острое желание освободить бывшего солдата, а на его место втащить белого босса и своими руками придавить его лицо к решетке.

Но вместо этого я, насколько хватило сил, крикнул одному из белых тюремщиков:

—      Коллинз, Коллинз, иди сюда!

Коллинз бросился к моей камере и закричал:

—      Ты в своем уме, ниггер! Ты должен крепко подумать, прежде чем назвать белого человека по имени! Разве тебе не говорили, что ты должен обращаться к белым со словом «сэр»?!

Мертвая тишина воцарилась во всей тюрьме.

—      У моего отца было три сына, — ответил я, — и никого из них он не окрестил ниггером. Меня зовут Шерман Адамс!

Пока он стоял с раскрытым ртом, я разыграл свою козырную карту — попросил встречи с католическим священником.

—      Что?!

—      Ты слышал, что я сказал: мне нужен католический священник!

Я воспользовался тем, что Коллинз сам был ирландским католиком.

—      А ты действительно католик, ниггер?

Пришлось продекламировать несколько молитв по-латыни, и он мне поверил. Коллинз открыл камеру и, в то время как другие заключенные стояли раскрыв рты, повел меня в другой конец тюрьмы. К тому же он перестал называть меня ниггером.

— Шерман, — сказал он, — здесь Юг, а ты слишком спешишь. Вся эта интеграция происходит чересчур быстро. Сначала были школы, затем наступила очередь автобусов и поездов, а следующий шаг будет заключаться, очевидно, в том, что вы, цветные, захотите интегрироваться с нашими женами и дочерьми. Я, конечно, похлопочу, чтобы католический священник принял тебя, но не забывай, что здесь Техас.

Священник действительно выслушал мою исповедь. Я ему кое-что приврал, стараясь его разжалобить. Прежде чем уйти, он дал мне двадцатидолларовую бумажку. Кроме того, дважды в неделю приходил черный священник и угощал меня жареным цыпленком с теплыми бобами.

Я узнал, что сенатор Буш потребовал, чтобы командование ВВС провело полное расследование моего дела. Но из тюрьмы меня вызволил... ку-клукс-клан. Мама, получив мое письмо, показала его своему работодателю, адвокату Венераблу, который оставался Великим драконом ку-клукс-клана в Атланте. Ему достаточно было позвонить по телефону в Хьюстон, и двери моей камеры немедленно открылись. Эта фашистская террористическая организация имела большую власть на Юге, чем ВВС, НАСПЦН и католическая церковь, вместе взятые.

За время пребывания в тюрьме, где каждый день был адом, я потерял 22 кг. Выбрался из тюрьмы в четверг, а в понедельник вновь стал гражданским лицом. Меня отчислили из ВВС за «непригодность к военной службе».

Поскольку я не хотел новой конфронтации с железной дорогой, я купил билет на самолет до Хьюстона. Белый сержант довез меня до аэропорта на армейском джипе и помог мне с моими вещами.

Таким образом, с 6 июня 1956 года, то есть со дня увольнения из ВВС, между правительством США и мной возникло перемирие, хотя я никогда не прощу расистским властям тех 43 дней, которые провел в загаженной тюрьме в Бей-Сити.

В Хьюстоне я остановился в гостинице для цветных на Даулинг-стрит и позвонил оттуда домой. Октавия хотела, чтобы я приехал в Хартфорд. Моя старая комната сохранилась и ждет меня. К тому же есть работа. После этого я позвонил маме и она сообщила, что у меня родилась дочь.

Я задержался в Хьюстоне на несколько дней, чтобы навестить мистера Вильямса, адвоката НАСПЦН, и поблагодарить его за то, что он сделал для меня. Адвокат предъявил иск компании «Миссури Пасифик рейлроуд» на сумму 30 тысяч долларов за то, что она нарушила мои гражданские права.

Моей следующей остановкой был Новый Орлеан. На вокзале «Рэмпартс» мимо меня прошествовала к фонтанчику для цветных монахиня во главе группы черных школьников, но это не поколебало моих намерений. Я спокойно вошел и сел в зале ожидания, перед входом в который значилось: «Только для белых».