Несмотря на наличие таких табличек, я чувствовал себя довольно уютно в Новом Орлеане. Однако после долгих месяцев, проведенных в Техасе, которые истощили мои физические и психические ресурсы, я считал минуты до отхода поезда в Атланту.
В поезде ехала большая группа белых парней из штата Джорджия, уволенных из авиации. Бывшие летчики ехали в других вагонах, но мы встречались в баре, где угощали друг друга и рассказывали всякие истории. Хотя они были белыми, а я — черным, нас объединяло то, что все мы были уволены из авиации. Мы топили наше горе в вине, и тут я обнаружил, что исчез мой бумажник с удостоверением личности и деньгами, которые мне дали для того, чтобы я мог начать новую жизнь. Обыскал все карманы, вернулся в вагон-бар и там искал, но тщетно.
Поезд остановился для загрузки почты, и я смотрел в окно на маленькую станцию, где ку-клукс-клан несколько недель назад жег кресты, устраивал демонстрации, делал все, чтобы воспрепятствовать черной студентке начать занятия в университете. Чем больше я смотрел в окно, тем больше огорчался, что оказался в этом расистском логове без гроша в кармане.
Когда поезд стал отходить от станции, ко мне подошел один из белых парией и хлопнул меня по спине.
— Ты забыл кое-что, парень, — сказал он и подал мне мой бумажник.
Я быстро открыл его и увидел, что и удостоверение, и деньги на месте. Я так обрадовался, что расцеловал его в обе щеки и предложил вознаграждение за находку, но он отказался. Мы пожали друг другу руки, и он вернулся к себе. Больше я его никогда не встречал.
По прибытии в Атланту я взял такси для цветных, которое подбросило меня до Саммерхилла. Мама и папа Саттон уже ожидали меня за столом с жареным цыпленком и горячим сливочным кексом. Мама приготовила для меня сюрприз — мою маленькую дочурку.
Папа Саттон сообщил, что разговаривал с адвокатом Венераблом и тот сказал, что поговорит со своими друзьями о работе для меня. Имя Венерабла сразу же вызвало воспоминания о ку-клукс-клане. Я достаточно настрадался в южных штатах и подумал, что этого хватит на всю остальную жизнь.
Когда я наконец собрался с духом и сказал маме, что не думаю оставаться в Джорджии, она закричала и заплакала так, как может лишь черная женщина. Дочурка лежала у меня на коленях и болтала ножками, играла с моим большим пальцем. Нелегко было уезжать от нее и от мамы. Ее собственные дети пропали где-то на Севере, и поэтому она никак не могла понять, почему я не хочу остаться в Джорджии, где я родился и вырос.
На следующий день я отправился на поезде на Север.
Героин и «черные мусульмане»
Угадайте: как я себя чувствовал, покинув южные штаты? В гетто Хартфорда не было табличек с надписью «только для белых», которые бросались в глаза сразу же, как только выйдешь на улицу. Но первое, с чем я столкнулся, был героин и «черные мусульмане».
Маленькие белые пакетики с «порошком грез» были повсюду. Я видел наркоманов еще до того, как пошел на службу в военно-воздушные силы. Они обычно сидели и клевали носом в бильярдных или почесывались среди мусорных бачков на улице. Но после возвращения с Юга мне показалось, будто все здесь употребляли героин.
Люди с довольно высоким статусом в обществе черных — дочери и сыновья священников и почтальонов, а также дети официантов, работавших в изысканном Хартфордском клубе, — вводили героин в свои черные руки. Даже совсем молодые парни, которые жили с родителями, когда я уезжал на Юг, теперь шлялись в темных очках и ждали удобного случая, чтобы ограбить почтальона и поживиться пособиями, предназначенными для чернокожих матерей. Героин был также распространен среди детей белых рабочих — моих прежних школьных товарищей. Каждый раз, когда я бывал в бильярдной Вустера на Асилум-стрит, там сидела и почесывалась все та же компания трясущихся парней.
Тяжелее всего наркомания отражалась на рабочем классе. В некоторых семьях по нескольку сыновей употребляли героин, а многие девчонки, с которыми я ходил в школу, торговали собой на Виндзор-стрит, чтобы добыть денег на наркотик для себя или для своих друзей. Не знаю, что тяжелее сказалось на гетто и белых трущобах: корейская война или героин.
Героин лишал людей человеческого достоинства, истреблял всякие родственные чувства. До службы в авиации у меня было два школьных товарища, которых звали Джой и Тони Фэлзо. Когда я демобилизовался, оба они уже пристрастились к героину. Для удовлетворения своей привычки им требовалось пятьдесят долларов в день каждому. Однажды вечером, когда их родители пришли домой с фабрики, они обнаружили, что квартира обчищена. Их сыновья-наркоманы наняли грузовик и вывезли весь дом, оставив только кухонную раковину и несколько кастрюль. Даже одежда родителей попала к торговцу подержанными вещами. Все было обращено в наркотики.
В первую неделю после моего возвращения Джой и мне предложил первый пакетик героина бесплатно, чтобы порадовать своего старого приятеля. Я ответил, что наркотиками не интересуюсь, предпочитаю тренироваться, чтобы стать боксером.
Трудно даже подсчитать, сколько моих знакомых парней погибло от злоупотребления героином, не достигнув и двадцати одного года. На Бельвью-стрит опустившиеся люди ковыляли, выпрашивали деньги на наркотики или выпивку, и спали вповалку в пропахших нечистотами подвалах, где по ночам по ним прогуливались здоровенные крысы.
У меня появилось огромное желание послать к черту всех приятелей и выбраться из гетто. Я снова начал тренироваться в спортивном зале «Чартер Оук» и ежедневно проходил по Бельвью- и Виндзор-стрит, мимо пьяниц и наркоманов, но пытался делать вид, будто их не замечаю.
До того как на сцене появились Малкольм Икс и «черные мусульмане», черное население гетто пыталось игнорировать продажных полицейских и других мошенников, пьяниц и наркоманов. Может быть, поэтому в течение всех этих длинных, жарких, пассивных летних сезонов, до того как «Нью-Йорк таймс» обнаружила дремлющий черный гнев, который в любое время мог вылиться во взрыв, белые были уверены, что черные их любят.
До телевизионного сериала «Ненависть, которая рождает ненависть», созданного Майком Уоллесом, и статей Алекса Хейли лишь немногие слышали об Илайдже Мухаммеде, Малкольме Иксе и «черных мусульманах». Положение изменилось, когда капиталистические средства массовой информации позволили «черным мусульманам» час за часом называть белых расистами. Получилось так, что миллионы белых американцев, сидя перед телевизорами, выслушали рассказ своих сердитых черных сограждан о том, как горстка европейских стран обратила в рабство и колонизовала девяносто процентов населения Земли, вынудила людей, не обладавших белой кожей, жить задавленными, лишенными права на собственную жизнь.
Основная мысль мусульман заключалась в том, что колонизаторы были жестокими расистскими убийцами, опустошавшими всю Землю. Так «черные мусульмане» бросили прямой вызов самому могущественному в истории расистскому правительству.
Моя первая встреча с «черными мусульманами» состоялась как-то в субботу после обеда. Мы с Немлоном сидели на веранде и разговаривали с соседом, мистером Сейлором. К нам подошли два хорошо одетых черных парня и предложили газету со статьей Илайджа Мухаммеда.
— Читайте последние известия о преступлениях белых дьяволов! Маленькие дети забросаны камнями! Бойня в Африке продолжается!
Немлон купил газету. Он испытывал в то время горечь и озлобление в отношении американского общества. Вернувшись с войны, он обнаружил, что хорошие рабочие места были ему недоступны по причине цвета кожи. Вместе со старым боевым другом Майком они скопили немного денег, чтобы, подобно другим ветеранам, основать какое-нибудь собственное дело. Они обращались за кредитом сначала в Коннектикуте, а затем в Огайо. Но белая власть пока еще не испытывала необходимости в черной буржуазии. Негры держали себя спокойно, бунты случались редко. Банки предпочитали ссужать деньгами белых бизнесменов, чтобы те могли скупать на корню черные гетто.
