Наконец он оделся по форме, сел к столу и хватанул стакан коньяку. Глаза его теперь сияли пацанским плющихинским счастьем. Она черкнула ему на желтой клейкой бумажке номер своего мобильного и отошла к дверям. «Если вы хотите и дальше со мной встречаться, вам придется на три дня исчезнуть отсюда. Возьмите больничный».

«Все будет, как вы скажете, мадам», – сказал он и снова потянулся за бутылкой. Каков фрукт, даже не вспомнил о пяти лимонах, подумала она и выскользнула из кабинета. В коридоре валандалась сержант Сихина. При виде нынешней хозяйки Краснознаменного изолятора она подобралась и взяла под козырек.

IX. Что-то новое начинается? Или старое завершается?

Вадим Мирославович Бразилевич был моложе меня на пару десятков лет, однако мы общались на равных и слыли друзьями. Он нередко прилетал в Биарриц, чаще один, но иногда и в сопровождении очень милых женских персон. Таковой однажды оказалась даже знаменитая теннисистка, «посеянная в первую десятку мира» Лена Стомескина. Обычно он снимал номер в лучшем отеле Франции, Hotel de Palais, то есть «Дворцовый», чьи терракотовые стены с величественными окнами высились прямо над главным городским пляжем. По прибытии он тут же появлялся на эспланаде, весь в белом, не считая кистей рук и розоватых с голубенькими жилками колен. Да, забыл упомянуть великолепный головенц Вадима Мирославовича с его заметным носом. Водоем всегда отмечал финансиста среди обыкновенных чэллоуэкоу и посылал ему струю с тройным зарядом йодистого содержимого. Финансист ответствовал некоторым твистом головы, однако первые же трусцы джоггинга немедленно приводили в порядок его алчный до атлантических прогулок организм.

Уже на бегу он телефонировал мне:

«Бегу на юг, Базз!»

«В таком случае я поворачиваю на север», – отвечал я.

Мы встречались там, где юг сходится с севером, где-то в районе Старого порта, и там, в круглой бухте, где тон задавали старики и старухи из клуба «Белые медведи», вместе купались, жарились на солнце и бесконечно болтали о Москве. Там же намечали некоторую общую программу: баскет, гольф, поездку в Сан-Себастьян, нынче почти безвозвратно именуемый на баскский манер – Доностией. Самой интересной частью программы, однако, была для нас обоих беседа где-нибудь в уютном баре о современной литературе. Этот Высоколобый Бутылконос – кто его так назвал; ах да, Леди Эшки! – он был настоящим читателем прозы и стихов. Казалось, когда ему читать с его финансовым департаментом «Таблицы», – но он даже представить себе не мог, что какие-то новые книги его избранников «по обе стороны Атлантики» остались им не прочитаны. Мы сидели с ним без конца в полупустых барах, обычно у стойки, и говорили о романах. Послушай, Базз, приступал он, ты как-то вероломничаешь. Только что предсказал в журналах неминуемую деградацию романа самовыражения, вытеснение его торговыми штуками псевдороманов, а сам все поспешаешь в своем излюбленном жанре, все плодишь галерею наших любимых крезанутых байронитов; как прикажешь это понимать? Я в ответ что-то бормотал маловразумительное о размежевании метафоры и интриги, о возникновении узкого круга читателей-соавторов, к которым, безусловно, относишься и ты, мой Бутылконос. Он отпивал свой скоч из тяжелого стакана. А вот за это прозвище мы с тобой еще разберемся, Окселотл Рязанский. Мы спрячем от тебя все источники наших редкоземельных элементов!

В этот раз Вадим позвонил из Москвы. Он сидел на Чистых прудах в ресторане «Шатер», который, как известно, утвердился там на плоту. Сначала он сообщил, что немного покачивает. Три смуглых девки танцуют танец живота. Потом поведал, о чем болтают в городе. Ходят слухи, что в тюрьме «Фортеция» вместе с Геном Стратовым сидят какие-то герои окселотловских романов.

«Я об этом догадывался», – сказал я.

«То есть как это понять?! – вдруг звонко воскликнул он. – Как ты мог об этом догадываться в безмятежном Биаррице?»

«Вот напиши большой роман, Вадим, и тогда больше поймешь», – сказал я.

«Да, кстати, – сказал он. – Тебе привет от нашей хозяйки».

Я сидел в саду и слышал за спиной, как в фиговом дереве копошатся сороки. Я даже оглянулся: что может тут быть «кстати»? Потом понял, что это я сам кстати по ячейкам мобильной связи.

«От Ашки, что ли?»

«Конечно, от нее. Другой хозяйки у нас нет».

Я давно заметил, что, когда речь заходит об этой вечно юной женщине металлургии, Бразилевич возгорается каким-то легким вдохновением. Так бывает, между прочим, с влюбленными подростками. Так во всем мире проистекает. Даже в мусульманском. Предположим, вы говорите подростку Мохамеду: «Смотри, Мох, там Лэйли два ведра угля несет!» – и он сразу начинает слегка трепетать.

«Знаешь, Базз, она просит тебя приехать».

«Когда?»

«Сегодня. Ты еще успеешь добраться до Де Голля на рейс Эр Франса в шестнадцать ноль пять. Билет для тебя зарезервирован».

«А что там за пожар?» – спросил я. Он хмыкнул: «Да никакого пожара нет. Просто женщина сидит одна, без Гена, без Ясно, впадает иногда в угнетенное состояние. Может быть, просто хочет поговорить с тобой о судьбе байронического романа».

Признаться, я был крайне удивлен. Никогда прежде я не получал таких поспешных приглашений из «Таблицы». Скорее уж наоборот, нередко я слегка навязывался, чтобы поговорить о месторождениях празеодима. И вдруг до меня дошло, что приближается то, что мне мерещилось всю последнюю неделю интенсивного сочинительства и воображения.

«Выезжаю! – четко, то есть по-комсомольски, то есть как в советском фильме „Подвиг разведчика“, сказал я. – Вот почищу зубы, дважды почищу зубы, побреюсь, дважды, нарежу диск с недавним текстом и отправлюсь. То есть через полчаса».

Двойная возня с зубами и с усиленно полезшей щетиной помогла мне унять разгулявшийся сразу после звонка мандраж. Изготовление компактного диска вообще приобщило к современности. Хвала тем, кто стал производить эти невесомые штучки, вмещающие многотонные рукописи. Закрыл все свои двадцать три двери и оба окна. Пошел к сильно нагретому на солнечной стороне улицы «Кангу». Оставлю фургончик на аэропортовском паркинге. Нет, это отпадает: вдруг Нику Оризону понадобится транспортное средство? Вдруг среди ночи начнет мигать маячок на его верном сёрфборде? Вдруг кто-то его призовет немедленно куда-нибудь помчаться в рамках байронического романа? Поеду-ка я лучше на такси.

Юный англичанин между тем проводил время в обществе одной из сестер Лакост; конкретно – с Дельфиной. Это не значит, что они только и делали, что ходили вдвоем рука за руку. Просто встречались ежедневно в «стае», то есть в тесном кругу друзей, еще точнее – в группе сёрферов, что промелькнула перед нами в самом начале нашего повествования; их звали: Люк, Лекс, Ксавье, Чанг, Сонжэ, Наган и Салютасьон. Сменяли друг друга их интернациональные подружки, но больше других запомнились Сесиль, Одетта и Фалафель, которые могли прямо на парапете набережной сварить на спиртовках настоящий антиглобалистский обед. Компания обычно встречалась на траверзе пляжа Мирамар, в одном кабельтове от берега, за крутобокой скалой Рон-Пуан. Дни в начале того сезона стояли любому августу на зависть: солнце, легкие бризы, температура воды 21 градус С. Часть ребят приплывала еще по зимней инерции в гидрокостюмах, другая – в купальниках. Покачивались на плоских волнах, кто лежа на животах, а кто оседлав верхом свои доски. Болтали на разные темы, почерпнутые частично из Водоема, но главным образом из Интернета, то есть из мирового сливного коллектора. Наболтавшись до опупения, огибали скалу, и вот там-то, на просторах, и начиналась та часть их жизнедеятельности, за которую их прозвали «тружениками моря».

Ник и Дельфина на этих тусовках только посматривали друг на дружку, однако Водоем, очевидно, давно уже разобрался в их чувствах и всякий раз старался расплескаться именно так, чтобы они оказались рядом. Ник поведал ей несколько секретов из своей техники, в частности, кульбит над волной. Она смотрела на него округленными глазами. «Как это странно, Ник, ведь если бы ты мне не повстречался, я бы никогда не овладела кульбитом!»