Я не рожу. Ты уже понял, почему. И я последняя в роде. Где моя "игла", не ведаю. Что после меня сделает камень, тоже.

Так что, живём и наслаждаемся, каждый как умеет, и в меру своей распущенности. У меня возможностей больше.

Про барона Мюнхгаузена читал? Приписал, брехун, себе мои подвиги. С нашего ядра на турецкое я скакала, потом обратно - и прямо на ядре в их пороховой склад.

Я после этого с такими янтарными локонами ходила, народ пленяла. Сами императрицы, все по номерам, лютой завистью исходили, за фаворитов своих тряслись. Нужны они мне! Но разве бабам с их климаксами втолкуешь?...

Так вот, когда ты уже понял, что жениться на мне глупо, подрасти ещё немного. Я тебе покажу, что любовь делается... разными способами. Будущей жене только не говори, а показывай на ней, будто сам выдумал, это веками срабатывает.

А теперь иди подмышку, поспим. Да мытая она, нахалёнок! И когда тебе мой храп мешал?

Руки на одеяло, ловелас!

Вот так. Конец эротике. В этой книге, во всяком случае.

Глава 6

Дождь бил в иллюминаторы лаборатории, превращая ночь в мерцающий калейдоскоп. На столе передо мной лежал отчёт о «Проекте Игла» — триста страниц сухого текста, подписанных директором НИИ-42. Маша, развалившись в кресле с видом кошки средневекового монарха, щёлкала семечки, выплёвывая шелуху в вакуумную колбу.

— Ты понял, да? — спросила она, тыча задней ногой в экран с графиками. — Эти умники раскопали про мой камень. Хотят его «изучить», «оптимизировать»... Ага, как Борман. Помнишь, я тебе про него рассказывала?

— Тот, что хотел тебя распилить?

— Он. В итоге сам распался на атомы. Нельзя, меня пилить, много визгу и трупов. — Она швырнула семечку в стену, где та застряла в бетоне, как бетонобойная пуля. — Но эти... — кивок в сторону отчёта, — хитрее. Хотят не уничтожить, а использовать. Вечная энергия, самовосстановление тканей... Мечта любой власти - бессмертные солдаты.

— Что будем делать? — спросил я, глотая ком в горле.

— Что и всегда. — Она встала, и вдруг её тень на стене стала похожа на ту, что я видел в подвале — огромную, с рогами и крыльями. — Покажешь им камень.

***

Окрестности Кёнигсберга, январь 1945 года

Снег хрустел под сапогами, как кости. Маша, в форме медсестры с выцветшим крестом на повязке, вошла вслед за Борманом в знакомое до боли подземелье. Стены светились тусклым зелёным — фосфор из костей жертв, которые добавляли в древний бетон.

— Вы уверены, фройляйн, что источник здесь? — Борман обернулся, в его глазах плавала жадность государственного мужа.

— Абсолютно. — Она улыбнулась, поправляя платок. Волосы под ним были пепельными — после бомбёжки Дрездена. — Мои предки строили это святилище. Камень дарует жизнь... и смерть, оба варианта вечные.

Мартин Борман

Когда они вошли в подвал, Борман достал нож.

— Ваша кровь, мадемуазель...

— Моя кровь не нужна. — Маша шагнула к камню, положив ладонь на шершавую поверхность. — Ему нужна жизнь.

Она дернула скрытый рычаг. Потолочная балка рухнула бесшумно и точно ровно через три секунды. Маша как раз успела сделать два шага в сторону, а Борман — нет. Для всего мира рейхсляйтер пропал без вести, его несколько раз потом "обнаруживали" в Аргентине. Прости, Аргентина.

— Думал, я не вижу тебя насквозь, малыш? — шептала она, выбираясь на поверхность. — Идиоты. Камень не воскрешает — он перезаписывает. И только меня.

***

— Вот и ваш вечный двигатель, — Маша пнула куб ногой. Учёные из спецлаборатории НИИ-42 попятились. Камень пульсировал красным, как раскалённое железо.

— Но... где подключение? — пролепетал директор.

— Здесь. — Она схватила его за руку, прижав к поверхности. — Попробуйте.

Крик длился ровно до тех пор, пока тело директора не начало рассыпаться, словно песочный замок. Маша вытерла ладонь о брюки:

— Кто следующий?

Учёные бежали.

— Зачем? — спросил я, когда гул шагов стих.

— Чтобы помнили. — Она села на камень, вдруг ставшая хрупкой, как девочка из 1919 года. — Я к ним прихожу с помощью, а не они требуют от меня работы. Они всё равно вернутся. Как королевские алхимики, как идиот Брюс, как нацисты из Аненербе, как НКВД в тридцатых и МГБ в пятидесятых. — Голос её дрогнул. — Лезут и лезут, учу и учу уму-разуму... Ну не доходит, что я вернусь, а они уже нет. Хотя иногда мне кажется, что единственный способ остановить это — найти свою «иглу».

— А если... — я подошёл ближе, — мы её найдём вместе?

Она рассмеялась, и эхо смеха раскатилось по подвалу, сдвигая пыль столетий:

— Племяш, ты даже не представляешь, что просишь.

Но в её глазах — тех самых, что видели падение Священной римской империи и запуск первого «Союза» — мелькнула искра. Та самая, что зажигается перед прыжком в бездну.

На следующее утро мы летели в Архангельск, где в секретном архиве пылилась совершенно секретная папка с отметкой «Камень Вечности — 2-я экспедиция, 1923 г.».

Маша, перекрасившая волосы в ядовито-розовый (сама, без перерождения, просто краской) напевала песню Вертинского про голубой тюльпан.

А камень в нашем подвале светился чуть тусклее, будто затаив дыхание.

Глава 7

Архангельск встретил нас ледяным ветром с Белого моря. Здание архива, спрятанное за фасадом ветхой сталинской постройки, напоминало крепость: решётки на окнах, датчики движения, охранники с лицами, словно высеченными из того же гранита, что и подвал Маши.

— Ты уверена, что карта здесь? — спросил я, пряча лицо в воротник.

— В 1923-м экспедицию снаряжал сам Наумов, — ответила Маша, поправляя розовые пряди под капюшоном. — Он верил, что камней несколько. Нашёл второй где-то под Воркутой, но... — Она замялась, будто вспоминая что-то неприятное. — Наумов был умнее Бормана. Понял, что лучше не трогать.

Мы прошли через три поста охраны, предъявив подлинные удостоверения НИИ-42. Маша щёлкнула пальцами перед камерой — та замерцала, выводя статику.

— Надолго?

— На минуту. Раньше я гипнозом пользовалась, но ваше поколение на гаджеты смотрит чаще, чем в глаза.

В архиве пахло пылью и тайнами. Стеллажи уходили в полумрак, как катакомбы. Маша, не глядя, потянулась к папке с грифом «Экспедиция №2. 1923 г.».

— Вот, — она развернула карту, испещрённую пометками красным карандашом. — Наумов отметил пещеру у Полярного Урала. Но... — её палец дрогнул на странном символе — руне, напоминавшем спираль. — Это предупреждение.

— О чём?

— Что камень там не один.

***

Полярный Урал, район Лабытнанги, около 1200 вёрст севернее Екатеринбурга, 1923 год.

Экспедиция Наумова продвигалась вглубь пещеры, освещая путь коптящими факелами. На стенах — те же спирали, что на карте. Учёный, человек с лицом аскета, записал в дневник:

«Камень излучает холод. Растения вокруг обледенели, хотя на улице август. Местные называют это место «Дверью Мертвых». Сегодня ночью пропал Петров. Нашли у камня — весь седой, будто прожил сто лет. Говорил, что видел «вечность». Умер к утру...»