– Он не вернулся?.. – едва слышно прошептала Изабелла.

Она уже поняла, почему Керолайн не пришла ее будить. Ее подруга не нашла бы в себе сил ответить на этот вопрос.

– Пока нет, – коротко произнес молодой человек и двинулся в сторону выхода. – Как будешь готова, спускайся к завтраку. Кери нашаманила там что-то чрезвычайно вкусное.

Дверь закрылась.

Яркое, почти уже полуденное солнце радостно освещало спальню Изабеллы. Это была ее спальня. Комната, в которой она начала свою жизнь. Изабелла не помнила ни ее размеров, ни формы, ни вида из окна, ни цвета стен, ни мебели. Она не помнила ничего. Только что-то очень смутное. Совсем далекое. Совершенно не укладывающееся в рамки помещения, в котором она проснулась. Наверное, потому что за тринадцать лет с тех пор здесь уже ничего не осталось.

Но даже если бы что-то и вспыхнуло в ее сознании, даже если бы она перевела взгляд и внезапно столкнулась с какой-то прошедшей сквозь времена частью прошлой жизни, она бы все равно ничего не почувствовала. Ничего… Ни восторга от совпадения своих крохотных осколков с целостной картиной бытия, ни благоговейного трепета многолетнего странника, проснувшегося одним утром под крышей отчего дома, ни тепла родных стен, ни ощущения надежности дверей и замков. Ничего.

Это был сон. Он не вернулся.

***

Завтрак действительно был великолепен. Кери получила собственный штат помощников в лице совмещенной кухонной прислуги домов дона Алехандро и дона Ластиньо, упоенно бросавшейся выполнять любое ее поручение по первому движению кончика ее брови, поэтому еды было наготовлено на обе гасиенды в таких количествах, что ее теперь хватало на обед и ужин не только хозяевам, но еще их слугам и, вполне вероятно, их семьям.

За восхитительной трапезой тем не менее пришлось обратиться к тяжелым насущным вопросам и обсудить стратегию общего поведения на те пару часов, которые им предстояло провести в крепости перед возвращением в гасиенду на ужин и на очередное собрание.

Основных положений было пять.

Первое: место их укрытия в течение последних четырех недель не могло быть выдано ни под каким предлогом, включая направление, с которого они приехали. Это, впрочем, было бы очевидно даже для Фионы, британского двора и всего поселения, однако, на всякий случай оговорилось еще раз.

Второе: исчезновение Зорро также должно было сохраняться в секрете, и нужно было делать вид, что ничего не произошло. Одновременно с этим всей небольшой группе вменялось внимательнейшим образом следить за эмоциями на лице Фионы при упоминании имени молодого человека. Вполне вероятно, что она располагала какой-либо информацией, и любой ее неосторожный взгляд мог дать им определенную подсказку.

Третьим пунктом числилось опровержение всех возможных намеков о неофициальных отношениях Зорро и принцессы Изабеллы. Что бы ни было сказано и какие бы доводы ни были приведены, единственным ответом должно было стать заявление о сохранности жизни дочери британского монарха, ответственность за которую взял на себя Зорро. Кроме того, необходимо было подчеркнуть, что на тот момент он являлся единственным человеком, который, располагая отдаленным и безопасным местом жительства, мог в экстренном порядке предоставить его в безграничное пользование принцессы, и она собиралась пробыть там еще дольше, если бы не вызванные необоснованными фантазиями сплетни, вынудившие ее покинуть надежное укрытие, в то время как покушавшийся на ее жизнь преступник все еще не был схвачен.

В-четвертых, их компании следовало подчеркнуть, что принцесса теперь остается в крепости под бдительным наблюдением ее старшей сестры, поскольку дом губернатора не может больше злоупотреблять благородством Зорро, чье имя после всего, что он для них сделал, было так отвратительно оклеветано. Этим выпадом они решали сразу две задачи. Первая – очевидная, заключалась в том, что Изабелла попадала под непосредственную опеку своей сестры, и в случае любого покушения вся ответственность ложилась на Фиону. Вторая – скрытая. Или, скорее, запасная, рассчитанная на долгосрочное отсутствие Зорро в поселении, которое должно было расцениваться, как негласное освобождение молодого человека домом губернатора от какого бы то ни было содействия в их проблеме из этических соображений.

Изабелла не могла не заметить, что отсутствие молодого человека подразумевалось временным. Они ждали его. Не сегодня, так через несколько дней.

Но ведь Рикардо видел все то же самое, что и она: убежавшего в прерию Торнадо, единственную гнедую лошадь и отряд из двенадцати преследователей. А потом слышал призыв молодым человеком своего верного помощника и те ликующие крики, наполнившие воздух над их головами. Больше ее брат ничего не мог пересказать дому губернатора, а из тех сведений, которые он принес, сделать выводы, на которые они сейчас опирались, было невозможно. Значит, они так сильно верили в его непобедимость? В его ловкость? В его ум, смелость и опыт?

Но все, чем они располагали, была их вера.

У нее же было нечто намного большее. Она знала, что он тоже мог устать. Она была этому свидетелем. Она чувствовала его неровный пульс, его тяжелое дыхание у себя на груди. Ведь она ни на минуту не отпустила его, пока он спал… Это видел и Линарес, но он не знал, чем это было вызвано. Равно как не знал достоверно и о том, что Зорро приходилось бодрствовать по несколько суток.

Никому не было известно, что он делал до того, как пришел к ним вчера вечером с внезапной вестью о возвращении домой. Быть может, он подвергался таким физическим и моральным нагрузкам, которые им и не снились. И после этого он оказался один против двенадцати. Никто не в состоянии был бы справиться с таким отрядом. Никто. А они воспринимали это как временные затруднения, которые рано или поздно он должен был решить…

Последним же моментом, вынесенным из утреннего совещания, должно было стать оповещение всего двора об ужине принцессы Изабеллы в доме губернатора перед ее окончательным возвращением в крепость.

На этом поздний завтрак закончился и небольшая компания разошлась по гасиендам. Керолайн, избегая взгляда подруги и собственных слез, убежала на кухню; Рикардо отправился с отцом в кабинет дома Линарес; губернатор исчез в кабинете дома де ла Вега; Изабелла же, оставшись наедине со своими мыслями, поспешила в библиотеку.

Через два часа им опять предстояло собраться и с новыми силами направиться в крепость на аудиенцию.

***

– О, моя дорогая!

С этого трогательного сестринского восклицания, сопровожденного довольно ощутимыми родственными объятиями, полтора часа назад началась долгожданная встреча.

Вопреки всем ожиданиям – и за это Изабелла была весьма благодарна Фионе – на аудиенции присутствовало чуть больше десяти представителей британского двора, включая саму старшую принцессу и трех советников. Поэтому собственные силы дома губернатора оказались всего в два раза меньше состава их оппонентов, в то время как они морально были готовы отражать атаки целой свиты придворных. Такой поступок Фионы, который дарил ее сестре неоспоримое спокойствие и уверенность в своих действиях, вызывал целый ряд немых вопросов, задать которые не было возможности, поэтому для их небольшой коалиции причина этого действия так и осталось тайной за семью печатями.

В связи с этим первый час и половина второго прошли под флагом линии дома дона Алехандро. Они впятером, заранее подготовившиеся к любым выпадам судьбы, действовали как единый мощный механизм, ведя политику безостановочного наступления и не давая своим противникам ни единого шанса на отход в сторону от их плана, и за отведенное им время практически разбили в пух и прах любые подозрительные настроения.

Безусловно, в начале встречи Изабелла чувствовала искусственно насажденное недоверие к ее персоне, однако к окончанию аудиенции, когда они совершали практически триумфальное шествие по останкам народных сплетен, атмосфера в приемной гостиной разрядилась и стала более открытой. Сэр Генри Освальд даже отозвал дона Алехандро на пару минут в сторону и сказал, что проект договора на размещение британских кораблей в Калифорнийском заливе или в бухте Эль Пуэбло, положения которого они согласовывали вот уже на протяжении целого месяца из-за масштабности самого замысла, а также из-за свалившихся на их головы неприятностей, у него был почти готов.