— Не знаю! — пожав плечами, буркнул Чопик. — Может все-таки роту мне или хоть взвод бичей-диверсантов?!
— Нет, нет, нет! — замахал на него руками поддатый анархист. — Не говори ничего и не возражай! Раз говорю, что нужно, значит, нужно! За народ, за правду — иди и делай! Отказ буду расценивать как неисполнение приказа и дезертирство с фронта классовой борьбы! Понял?
— Понял! — кивнул экс-атаман обреченно. — Когда ехать-то?
— Сейчас прямо и поезжай! Чего резину тянуть! — отмахнулся Питиев.
— Зайди к Ершову получить мандат, бухла, жратвы на первое время. Как приедешь в Бородянск, как Анархический центр организуешь — сразу звони. Приеду, поддержу авторитетом…
Поднявшись из-за стола, идеолог протянул растерявшемуся товарищу обе руки: — Давай! Вперед! Счастливо, браток! Приятно было пообщаться! Удачи тебе!
Тепло попрощавшись с энергичным анархическим деятелем, Чопик направился к выходу.
— Але, Палыч, ты? — Питиев прильнул ухом к трубке зазвонившего телефона. — Да, я! Слышь. Ну так че, сегодня? Как договорились? Ну хорошо! Водка твоя, закуска шмоновская, девочек мы с Ершовым своих привезем. Ну давай, всего! Ага…
Чопик вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Палыч — это зампред Курского спиртсовета, а Шмонов — председатель Спиртгубчеки — лучшие друзья и постоянные собутыльники Питиева, с молчаливого согласия и под покровительством которых он развернул в городе свою анархическую деятельность. Теперь, не успев еще отойти от вчерашнего кирогаза, атаман знал это, Николаич звонил зампреду, чтобы договориться с ним об организации новой культурной программы.
«Меня не зовет. Не хочет. Отправляет подальше, с глаз долой, чтобы не мешал», — думал Ермаков, заходя в кабинет зампоспирта Ершова.
— Ну, счастливо! — пожал протянутую Чопиком руку Ершов, после того как все бумаги были оформлены, печати поставлены и новоиспеченный агитатор собрался уходить. — А знаешь, братан, честно тебе сказать? Сплавил тебя Николаич, сплавил по-тихому, чтоб от греха подальше. А агитация это все так, от балды, для отвода глаз!
— Чего это? — не понял агитатор, пряча в карман пахнущий свежими чернилами и кислым портвейном мандат. — Зачем сплавил?
— Да что я, не знаю?! — хмыкнул Ершов с ехидцей. — Не ты первый, не ты последний! Николаич со всеми так. Как кого поумнее да побойчее увидит — так и отошьет! Не переносит людей, способных его затмить. Боится, понимаешь, конкуренции: авторитет потерять, место там и так далее.
— Так я ж на его место и не рвусь, — обиделся Чопик.
— Ты-то, может, и не рвешься. Так он не тебя и боится, а братвы.
— А че братва?
— А братва такая: чуть что не по ней, сразу батьку долой и нового посадят. А у тебя имя, дела и все такое. Одним словом, рейтинг. Сам понимаешь!
— Понимаю, — согласился ровным счетом ничего не понявший Чопик и, стрельнув у зампоспирта пару папирос, поспешно откланялся.
Вернувшись в свою комнату, растолкал спавших вповалку прямо на полу пьяных корешей и велел собираться в дорогу. Те нехотя повиновались.
— Не, ну, Чопа, в натуре! — принялся было ворчать разбуженный неучтивым пинком под зад Санек. — Те больше делать нечего?! Видишь, люди с бодуна, болеют. А ты будишь ни свет ни заря — первый час еще! Хоть бы водяра была на опохмел, так ведь нет же ничего! Куда торопиться-то?
Но, узнав о полученных от Ершова четырех ящиках «Столичной левой», решительно сменил тон:
— Ну вот и хорошо! Вот и ладненько! Давно пора! А то застоялись тут без дела — мочи нет! Все болтают, болтают, а толку никакого. Говорят, вот подождите, вот скоро стволы дадим, пойдем столичных бакланов бомбить. А у самих ни водяры, ни жратвы, штанов на жопу нет! Солидных из себя строят, руководителей, а люди у них по помойкам ходят — тару собирают. А я не помойщик! Я реальный чел. Я не фраер. Мне фуфу толкать не надо! Или дело давай, или разбежались и забыли! Теперь хоть оторвемся в деревне. Там, вон я от братвы слышал, анархистов сильно уважают! Ниче, не пропадем!..
Не дослушав разговорчивого ординарца, командир отправился получать водку и тушенку, прихватив с собой не успевшего еще проснуться Жирабаса.
Спустя четверть часа обитатели престарелого агитационного пазика покидали гостеприимный город под монотонный шум полусонного осеннего дождя, преисполненные радужных надежд на будущее и готовые к встрече с заманчивой неизвестностью.
— Ух, тушенки пожрем! — мечтательно облизывался Жирик, поближе подбираясь к сваленным в углу железным банкам. — Там ее, поди-ка, немерено! Жри не хочу!
— Балда! — шикнул на него Санек. — Откуда там тушенка! Это ж деревня! Тушенку на заводе делают. А в деревне сало, масло, мясо, яйца, самогон! Понял, дурья твоя башка?
— Ништя-я-ак!.. — блаженно закатывая к потолку мутные, опухшие глазки, шептал Жирабас.
В салоне воняло бензином, потом и киселью грязного, сто лет не стиранного Жирабасова белья. За окном медленно проплывали унылые, серые развалины пригородных поселков. Вяло барабанили по крыше мелкие дождевые капли:
— А-на-на-рхи-я… мать… п-по-ряд-к-ка… — тоскливо выводили они редкую ленивую дробь.
«Посмотрим! — размышлял Ермаков сам с собой. — Посмотрим. А что он там про диктатуру пролетариата говорил? Надо бы получше разузнать. И вообще: что это Губанов вдруг оппортунист? Вон какие дела ворочает: на всю страну развернулся. К Мосхве подходит. Только и слышно: спиртармейцы, коммунисты-спиртолитисты. А анархистов что-то не больно слыхать, чтобы где красным воевать помогали! Не-ет! Надо получше узнать! Что ж они, не за народ, не за пьяную радость освобожденного спиртопотребления и незащищенного секса?! Чего делиться-то?! Вместе сподручней! Легче! Сам ведь говорил: “Моя идеология проста. За народ болеешь? Для народа стараешься? Держи пять! Против народа пошел? Пьяное счастье всех спивающихся предал — к стенке, падлу, и все дела!” Посмотрим. Посмотрим…»
Повернувшись на бок и укутавшись в заношенную до дыр, видавшую виды шинель, он погрузился в раздумья о судьбах страны и перспективах предстоящей идеологической атаки на умы истосковавшегося по свободе спиртопотребления и жаждавшего, если верить Питиеву, всеобщего пьяного беспредела центрально-нечерноземного крестьянства.
II
Весь октябрь новоиспеченные анархисты носились по городам и весям Курской области. Объездили все северные и северо-западные районы — от Льгова до Золотухина, от Рыльска до Железногорска и Понырей. Везде агитировали за анархию народного спиртопотребления и веселый, пьяный беспредел на основе самоопределения всех спивающихся народов. Действовали по одной и той же отработанной схеме. Приехав в какую-нибудь деревеньку побогаче, через установленный на автобусе громкоговоритель оповещали местных жителей о целях своего появления. Останавливались перед зданием поселковой администрации, возле магазина или больницы, у школы или на стадионе, устраивали митинг. Взобравшись на крыльцо, на крышу сарая или даже собственного пазика, Чопик обращался к собравшимся с пламенной проповедью почерпнутых из бесед с Питиевым анархических идей.
Говорил много, страстно. Не слишком складно, но убедительно. Говорил о неизбежной победе алкоголизма, о том, что трезвость не нужна в жизни свободных людей, о том, что скоро все пролетарии окончательно сопьются и, забросив работу, переберутся в деревни, где займутся кустарным самогоноварением и маководством, будут строить новую, свободную, пьяную и счастливую жизнь. Говорил о необходимости уничтожить государственную винно-водочную монополию, упразднить все органы по борьбе с алкоголизмом и наркоманией и создать систему Спиртсоветов, управляющих процессами спиртопроизводства и спиртопотребления.
Крестьяне слушали с интересом и вниманием, особенно горячо приветствуя призывы к обобществлению средств сельскохозяйственного производства и имущества сельских богатеев, а также рассуждения об отказе от уплаты налогов, об уклонении от службы в армии и тому подобных вольностях. Наслушавшись досыта, начинали расспрашивать о самом злободневном: об отмене сухого закона и закона о борьбе с самогоноварением и спиртспекуляцией. Здесь оратору открывалось широкое поле для анархической пропаганды и беззастенчивого очковтирательства. И Чопик принимался подробно и обстоятельно объяснять настороженно притихшей толпе, что анархисты против сухого закона, что они выступают за отмену всех антиалкогольных мероприятий и установление в стране полной, ничем не ограниченной свободы спиртопотребления, основанной на принципах пьяного беспредела в межличностных отношениях и полного производственного хаоса в винно-водочной промышленности.
