– А хрен его знает, – мужик почесал затылок. – Может, и была, может, и нет. Да. Кто-то проезжал мне навстречу с той стороны, от заправки. Нёсся, как чёрт.

– Не девятка была?

– Да не помню… нет, вроде, не девятка. Старое чё-то было. Москвич, может, или копейка. Не помню… темно было, а тот ещё без света ехал, идиот.

– А во сколько вы нашли тело? – спросил Якут.

– Не помню, – мужик выпучил глаза и поднял их к потолку.

– Надо вспомнить, – настаивал Филиппов.

– Как я вспомню-то? Я на часы-то редко смотрю. Я же пустым возвращался, без груза, мне не надо по часам отчитываться, где был и что проехал. Вот и не смотрел, часы вообще в сумке лежали. Вот никак не вспомню.

– А если… – я немного подумал. – А музыка в машине у вас есть?

– Канеш! – он обрадовался. – В поездке-то со скуки сдохнуть можно, если музыки не будет.

– Магнитола или радио?

– И то, и то! Филипс у меня, автомагнитола! И радио ловит, и кассеты жрёт. Не, правда жрёт! – воскликнул дальнобой и засмеялся. – Кая Метова целую кассету зажевала, я её не включал больше. А то так все кассеты кончит!

– Значит, слушали радио? – уточнил я.

– Да!

– И что там играло? Когда приспичило и вы к заправке повернули?

– О! – мужик аж вскочил на ноги. – Я вспомнил! Моя любимая же играла!

Он повернулся, откашлялся и хрипло пропел:

– В пути шофёр-дальнобойщик! Он знает лучше всех! Он… эта, – мужик замялся, забыв слова. – эта… рассказать, что знает лучше всех, усталые глаза, шоссе длиною в жизнь и… эта…

– Всё в кучу собрал, – Устинов хмыкнул и добавил, чтобы слышал только я: – буду говорить всем, что Овсиенко петь не умеет, фальшивит. Свидетель же напел.

– Толя, – позвал я. – Позвони на радио, у нас всего две волны в окрестностях ловят. Спроси, когда играла песня про дальнобойщика в период до…

– Девятнадцати тридцати пяти, – подсказал Якут, взглянув в записи. – Тогда был зарегистрирован звонок в дежурке.

– Лады, – Толян подтянул к себе справочник и начал искать номер.

Дальнобоя отпустили, когда он подписал протокол, как и полагается, в нескольких местах, а вскоре явился Кобылкин, с красными от недосыпа глазами.

– Опять таксовал? – сочувственно спросил Устинов. Не я один знаю, выходит, он тоже как-то пронюхал про это. – А мы тут вместо тебя протоколы пишем. Ты поручение не забудь накалякать, на допрос дальнобоя – задним числом.

Дело по убийству проститутки возбуждено, и допрашивать, формально, мог только тот, у кого оно в производстве, или у кого есть его письменное поручение на это следственное действие.

– Короче, сегодня этого маньяка увезут в СИЗО, но я хочу его ещё разок погонять здесь, чтобы признался, да покрепче, – Кобылкин сел на подоконник, где обычно сидел Сафин. – А то про эту проститутку он вообще в отказняк идёт и ни в какую не сознаётся. Хотя заявление она на него писала. Вот и отомстил, гадина.

– Не бьётся путана, – сказал я. – Никак не бьётся с Крюгером.

– Опять? – он повернулся ко мне. – Чё у тебя не бьётся всё, Паха?

– Надо этого типа дёрнуть, – я повернулся к Толику. – Как у него фамилия? У Мишани, брата твоей бывшей?

– Зиновьев, – ответил он после пары секунд раздумий.

Толян начал набирать номер, но остановился, занеся палец над диском.

– А ведь все будут думать, что я ним поссорился и закрыл из-за этого, – произнёс он Толик печальным голосом себе под нос. – Состряпал дело и закрыл. И не докажешь никому, что он реально подозреваемый.

– Надо этого Мишу Зиновьева в розыск, – продолжил я, глядя на следака. – Он крутился рядом с жертвой в день убийства, и явно связан с новой ОПГ Сафронова, и все эти убийства барыг – разборки и борьба за кресло мэра. А вот трупы остальных – надо искать между ними связь. А если спихнём все темнухи на Кащеева – можем просрать другого убийцу. Не просто так этот Миша прячется, и эти порезы на руках у него не от чистки картошки. И убитую он воспитывал, бил, она сама мне говорила, что пожалела его. А зря.

– Я вот одно не пойму, – тихо сказал Кобылкин, смерив меня долгим взглядом. – Ты или тех конвойных сержантов отмазываешь, которые просрали побег, и на них уголовку завели из-за этого убийства, или просто упрямишься? Хорошо, Паха, не веришь мне – поверишь фактам. Вот!

Он полез в карман и достал оттуда помятый лист с печатью. Стал им размахивать.

– С утра заскочил в трупарню, мне там справочку накатали, – следак уже заводился, голос поднялся на тон. – Согласно предварительной справке, смерть наступила где-то между двенадцатью дня и шестью вечера. А это значит, что в этот самый момент Кащеев гулял на воле! А вы с Андрюхой приволокли его в изолятор только к семи! Так что, выходит, он мог спокойно тётю хлопнуть перед задержанием!

– Далеко место убийства, – пришёл Якут мне на помощь. – Это он должен был сразу от того гаража бежать на заправку, задушить её, а оттуда бегом через весь город в детский сад, и это в то время, пока вся городская милиция его искала.

– На машине был! – упрямился Кобылкин, прикрываясь справкой. – Я же говорю, у него сообщник есть, надо искать! А сообщник снял эту б***, увезли её за город, Кащеев её там придушил струной, и потом сообщник его увёз и высадил в городе, где вы его уже и нашли. Справка-то есть, время подходит, почерк схож! Даже по латыни всё намалевано! Всё бьётся? Ну вы чё, мужики? – он огляделся. – Дело яснее ясного!

– Всё равно картинка не складывается, Гена, – сказал я.

– Да ну вас всех, – он спрыгнул с подоконника и пошёл к двери. Но у самого выхода остановился, обернулся и добавил миролюбивым голосом: – Пока к вам шёл, в дежурку заходил. Там как раз подружайка погибшей припёрлась, та ещё прошм***ка. Мол, её вчера днём какой-то извращенец в подворотне обжимал, хотел придушить. Вот как пить дать, это Кащеев и был. И то, что он баб лапать любит, никто спорить не будет.

– Надо опрашивать, – заметил я. – Пусть к нам идёт.

– И вот давай так, Паха, – Кобылкин взялся за ручку двери. – Если она укажет на Кащеева, ты заканчиваешь упрямиться и поможешь мне заняться настоящим делом, в суд его загонять надо – подвести нелюдя-психопата под расстрел, чтобы землю не топтал больше и никому не навредил. Без него мир чище станет.

– А если нет? – спросил я.

Следак вместо ответа молча вышел в коридор.

Опера начали разбредаться по своим делам, вскоре в кабинете, кроме меня, остались только Толик и Сан Саныч. Пёс заскулил, провожая уходящего последним Орлова печальным взглядом, и даже подобрал красную жёваную кеглю, думая, что кто-нибудь вернётся и захочет с ним поиграть. С ней он подошёл ко мне, увидел, что я занят писаниной, и пошёл доставать Толика, тыкая его кеглей. Тот не глядя её взял и бросил, и пёс с бряцанием когтей по линолеуму бросился за игрушкой.

Но назад не понёс, остановился, дружелюбно махая хвостом, глядя на посетителя.

– Ой, собачка, – произнесла вошедшая в кабинет девушка и надула пузырь жвачки. – Не укусит?

– Не укусит. Не холодно так ходить? – спросил я, заметив её колготки.

– Если одеваться, не заработаешь не шиша, – заметила она. – Куда мне приземлиться, гражданин начальник?

Невысокая девица с тёмно-русыми длинными волосами вошла, держа в одной руке сумку из коричневых кожаных лоскутков, в другой – пакет с хлебом. Под синтепоновым жёлтым пуховиком надет бежевый свитер с вырезом и пуговицами, красная клетчатая юбка, совсем короткая, а под ней сетчатые колготки. Должно быть, это и есть та проститутка, о которой говорил Кобылкин.

Я показал ей на стул авторучкой и заметил, как Толя, чисто машинально, полез за расчёской в стол.

– Ой, а какие молодые тут все, – заметила заявительница. – Ой, собачка какая. А как тебя зовут, красавица?

– Сан Саныч, – сквозь смех пробурчал Толик.

– Хм, – недоверчиво замычала девушка. – Ой, а я вас помню, – она посмотрела на меня, – вы к нам ходили, Андрюху Зуба напугали, куртку отобрали у него.