Разве нет? Самогон на столе, сала на эту ночь тоже точно хватит, чего большего желать простому человеку?

Но танковый капитан приёмник выключил. Отвлекает. Опять же экономия трудновосполнимых ресурсов.

И пошел разговор за жизнь. Что да как и почему. С местных проблем быстро перешли на общероссийские: отчего тридцать лет встаёт-встаёт, да никак не встанет? Может, таблеточек каких попить, виагры? Или просто время пришло, почётная старость, не встаёт, так и не нужно? Наше дело стариковское. Или вон секты есть, скопцы, в соседнем районе целое село скопческое. Откуда берутся? А там правило: сначала роди двоих, а лучше четверых детей, а потом и того, скопись. А чтобы прекрасный пол не обижался, вибраторы покупают. Вот и мы — живем с вибратором сколько уж лет, и ничего, привыкли.

Тут я разговор пресёк. Изменой попахивает. Нет, я знаю, что провокаторами ни дед Афанасий, ни танковый капитан не были, но зачем впустую языком чесать? Взял, да и сказал:

— Вот что, мужики, чем про политику, расскажите мне о Ледяном Волке. Что это за чудо такое?

— Значит, ты тогда по Белышу стрелял? А мы тут гадаем: то ли куража ради патроны тратит, то ли гостей незваных отгоняет. Ты, если гости придут, патроны не трать, пустое. Просто проверь, заперта ли дверь, ну, и топор наготове держи. Но зимой они обыкновенно спят.

— Что за гости?

— Увидишь — сразу узнаешь. А рассказывать не буду, одно не поверишь. Но топоры ты наточил не зря, — сказал дед Афанасий.

— Ладно, а Белыш — это кто?

— Если ты его видел — значит, знаешь о нём столько же, сколько и остальные. А кто знает больше, тот не скажет. Не сможет. Мёртвые — они как телевизор без электричества.

Врал дед Афанасий, но врал во спасение. Считал, что мне лучше не знать, чем знать. Может, Ледяного Волка, Белыша по-чичиковски, люди видят накануне смерти неминучей?

Да ну, вряд ли. Ледяной Волк — сам есть смерть неминучая. Не захвати я пистолет…

Вспомнились разговоры о крионах, что вели порой в Антарктиде между собой бывалые люди. Существа, в полярный день живущие в ледовых трещинах, а в полярную ночь, при минус пятидесяти, а лучше и восьмидесяти, поднимающиеся на поверхность в поисках добычи. Так то в Антарктиде минус восемьдесят, а сейчас и здесь минус десять. И ледовых трещин нет никаких. Нет, Белыш — это белая горячка. В городе её белочкой кличут, а здесь, значит, вот как.

Разговор сам по себе стих. Собеседники, составив стулья в ряд, легли спать. Я подложил в печку дров и тоже лёг подремать. А утром пойду домой и посплю до полудня в кровати. Действительно, как немного человеку нужно, еда, тёплый кров, кровать.

И патронов побольше.

Путешествие Пыри к Северному полюсу

Спать на стульях куда удобнее, чем спать на голой земле. Проверено опытом. Тем более, спать в натопленном помещении, сытым, одетым и с сознанием выполненного долга. Опять же «Сайга» танкового капитана и тулка-двустволка деда Афанасия придавали уверенности, что никакой на свете зверь не ворвётся в нашу дверь. И потому сны я видел светлые и безмятежные: снилось мне, будто я — бабочка, которая порхает с цветка на цветок и распевает весёлую маршевую песенку:

Взвейся да развейся,

Знамя полковое

Знамя боевое

Мы идём в поход!

И барабаны в такт стучат: драм, драм, драм!

Проснулся. И в самом деле, стучат. В дверь.

Дед Афанасий всех опередил, отпер дверь и впустил Анастасию Валерьевну.

— Пыря здесь? — спросила она первым делом. С надеждой спросила.

— Нет. И не было, — это уже Семён Петрович, танковый капитан.

— Пропал! Пропал Пыря! — с места завыла Анастасия Валерьевна.

— Когда? — деловито спросил танковый капитан.

— Не знаю. Проснулась утром, а его нет. Встал, видно, ночью, оделся, и ушел. На лыжах ушел, — добавила она, уточняя.

— А оделся как?

— Хорошо оделся. Штаны ватные, кофта, тулупчик. Он всегда тепло одевается, я слежу за этим.

— Следишь, да…

Анастасия Валерьевна снова завыла.

— Тихо, — прикрикнул дед Афанасий. — Прежде срока не спеши. Куда он мог пойти, ночью-то?

— Не знаю… Он последние дни всё приставал, когда мамка приедет, Катька. А я возьми и скажи, что это у деда Мороза нужно узнать. Придёт, мол, Новый Год, придёт с Северного полюса дед Мороз, у него и спросим. Вот ночью он и спросил, где он, дед Мороз. А я и ответила, что задерживается, может, он по старому времени живёт.

Ну, и спать легли. А утром гляжу, его нет…

— Ладно. Будем искать. Ты, капитан Погода, беги домой за лыжами, и мигом возвращайся. Ты, Афанасий, давай, мужиков собирай, кто способный. А ты, Таська, не вой, а иди к Верке, а потом и к другим бабонькам, может, у них Пыря. А нет — так пустые избы проверьте, он там мог спрятаться. Ну, не медли.

И мы разбежались. Даже и буквально, во всяком случае, я.

Вот до чего водка доводит, в данном случае самогон. Анастасия Валерьевна выпила стаканчик, но ей хватило, чтобы спать крепко, нечутко.

А я пил сутками раньше — но хватило, чтобы опустить мне веки прозорливости. Не разглядел я в Пыре беглеца. Что-то смутное видел, но что — не разобрал.

Ладно, с той поры времени прошло немало. Сейчас голова очистится, ужо тогда…

Назад я вернулся и с лыжами, и с ясной головой. И саночки прихватил, хозяйственные, на лыжных полозьях — оттуда же, из наследства. Неказистые, но сойдут.

Дед Афанасий уже дожидался вместе с Петром Кузьмичом Никодимовым. Тем самым, которому в поясницу давеча вступило. Как вступило, так и выступило. Плюс заветная таблетка кеторола помогла.

— Валентиныч тоже рвался, — объяснил дед Афанасий, — но я уговорил его остаться на хозяйстве. Должен же кто-то из мужиков деревню держать.

Валентиныч — это восьмидесятилетний бобыль, еще бодрый, но той самой бодростью, которая требует особой бережности. До осени он не доживёт, вряд ли. Но лето захватит, до самого до августа. Если не давать ему повышенное напряжение.

Корзунов начал распоряжаться:

— Значит, так. Мы с Петром Кузьмичом пойдем к Оленьему логу, а ты, Афанасий, с капитаном Погоды — к горелой ветле. Дальше — по часовой стрелке.

Шансов найти Пырю при такой системе — никаких. Снег умеренный, сейчас даже слабый, но с ночи все следы давно засыпал. Мороз невелик, минус шесть, и ветра нет, но много ли пацанчику нужно? Две пары не обегут округу и за неделю.

Другое дело, если знать, где искать.

— Такое предложение, — сказал я. — Мы всеми, вчетвером, пойдем в лес. Туда, где ёлку брали. Забираем Пырю — и назад.

— Это почему в лес? — спросил танковый капитан.

— При радиусе поиска хотя бы в три километра площадь получается три тысячи гектаров. Два отряда будут обследовать ее неделю. Тем более, что через пару часов повалит густой снег, а к ночи похолодает, и поднимется метель. Так что идти наугад бесполезно.

— А в лес, значит, не наугад?

— Пыря меня ночью расспрашивал, где мы ёлку брали.

— Что ж, это шанс. Значит, ты, Погода, вместе с Афанасием идете к лесу. А мы с Кузьмичом — к Оленьему логу. Пыря там на лыжах со склона любит кататься — пояснил он специально для меня. — Тоже шанс.

И мы разошлись. Я с дедом Афанасием — на Северный полюс. Новогодние ёлки растут на Северном полюсе, и больше нигде — так считал Пыря.

Лыжи у меня простенькие, а у деда Афанасия еще проще, широкие, охотничьи. И палок нет, без палок идёт. Зато сподручно держать ружьё. А у меня руки палками заняты, а бечева от санок к поясу привязана. Тоже не гонщик.

Но идём. Молча, бережём дыхание. Да и о чём говорить? Деда Афанасия мучают сомнения: что, если я не прав? Что, у горелой ветлы шансов больше? Нет, не больше. Меньше. Нет Пыри у горелой ветлы.

Идти три версты. Большунов по лыжне, да на фишерах промчался бы мигом, но ни лыжни нет, ни фишеров, а, главное, никто из нас не Большунов. Ни я, ни дед Афанасий.