Или брак сближает людей, супруги со временем привыкают и приспосабливаются друг к другу?

Подавлять свои вкусы и привычки, осуждать в душе друга, винить его в том, что он не такой, каким являлся в мечтах? Это ли путь к душевной близости?

Предусмотрительная природа, проложившая запасные магистрали и подсобные системы, чтобы оградить наше тело от страданий, учла нужды души и проложила другую колею к сердцу и помыслам человека.

Овдовевшие или покинутые жены находят утешение, посвятив свои чувства детям, — материнство оттесняет любовное чувство, вернее говоря, подменяет его. Девушки и женщины до недавнего времени уходили в монастыри, чтобы силой религиозного вдохновения вытеснить несчастную любовь. Многие примыкали к общинам медицинских сестер и самоотверженным служением больному приносили наболевшему сердцу покой.

Подмена и вытеснение одних чувств другими глубоко свойственны человеческой природе. Муж, способный переносить любые испытания ради любимой жены, мириться с ее нуждами и капризами, — не будет ей безразличен. Она, конечно, не найдет в нем необходимых ей жизненно важных свойств, и все же брак не будет отмечен печатью взаимного равнодушия.

Отвергнутая, исстрадавшаяся девушка найдет утешение в замужестве, если избранник сумел прийти ей на помощь в горестные минуты жизни. Не любовь, а другие чувства сделают их жизнь приятной.

Высокие душевные и физические свойства жены, ее успехи в науке или искусстве и, наконец, общественное признание, выпавшее на ее долю, — пробудят в муже нечто схожее с любовью.

Появление детей и их воспитание нередко укрепит супружескую привязанность и заменит любовь.

Наконец, сигналы материнства, обманувшие девушку и склонившие ее к супружеству, могут создать счастливое подобие любви на долгие годы. Кто знает, сколько благополучных супружеств покоится на этих основах, весьма и весьма далеких от любви…

Сигналы материнства, их добрые и дурные стороны в браке стали темой моей следующей книги — «Повесть об одном воскресении».

* * *

Мы впервые встречаем ее медицинской сестрой на аэродроме. Ей только шестнадцать лет, но как бойко она с сумкой, набитой бинтами и медикаментами, снует между самолетами, пробирается в кабины, чтобы проверить, все ли у пилота под рукой. «Расстегнуть кителя! — звонко раздается ее команда. — Снять целлулоидные воротнички, и без них на самолете достаточно горючего!» Они послушно раскрывают комбинезоны, не уступишь — не выпустит на стартовую дорожку. Еще одна забота: у всех ли припасены жгуты? Плохо они знают свою сестру, самолет не двинется с места, хотя бы пришлось рассовать им жгуты по карманам. Они звали ее «Шплинт», любили и побаивались этой прыткой сестрицы.

Двадцати лет она, студенткой третьего курса медицинского института, встретила молодого баловня судьбы и привязалась к нему. Болезненный, слабый, он вызывал у нее жалость, и именно это чувство привлекло ее к нему. Она заменяла ему мать и учителя. Нежные взгляды юнца — единственное, на что он дерзал, — служили ей наградой за все труды и заботы о нем.

В своем дневнике она по этому поводу записала:

«Наше общение не рождало во мне ни тоски, ни страсти. Этому безмятежному состоянию приходил конец, едва весть о его нездоровье доходила до меня. Сознание, что он без присмотра лежит в неуютном общежитии, лишало меня покоя. Я мчалась к нему, чтобы, не смыкая глаз, провести ночь у его изголовья. Эти лишения доставляли мне удовольствие, и я охотно обрекала себя на еще более тяжкие, когда в них не было ни малейшей нужды. Я часто думала над тем, действительно ли это любовь, и утешалась мыслью, что другой мне не нужно, я счастлива той, которая досталась мне».

Юный друг утонул в реке, и она дала обет никогда замуж не выходить.

Ей не удалось обмануть ни себя, ни тем более окружающих, сестры и санитарки замечали, что она слишком задерживается около больных, особенно возле стариков и детей. Одно время ей хотелось взять ребенка на воспитание, но она вовремя рассудила, что он станет лишь помехой, не дети, а слабые и беспомощные люди, нуждающиеся в ее заботах, ей нужны.

Врач-рентгенолог убедил ее стать его помощником, изучить рентгенологию, которой сам он тяготился. Зачем это понадобилось ему?

— Я поверил, — сознался он позже, — что ваше присутствие, свойственная вам решимость и твердость что-то изменит в моей судьбе. Я все еще надеюсь, помогите.

Он вручил ей себя, и она стала жить мыслями о нем, его печалями и радостями. Новый друг не заметил, как его планы и надежды стали ее достоянием. Ему оставалось лишь внимать ее советам и наставлениям. Никаких возражений и неудовольствий, уговорами и просьбой от нее не отвяжешься. Хоть молчание — золото, правда ей милей.

— Вы не сделаете этого, — предупреждала она его, — не смеете, я запрещаю вам…

Он предложил ей переехать к нему, и она не задумываясь согласилась. Она нашла в нем то, что утратила в покойном друге, и была счастлива стать опорой для него.

Так в страстной готовности служить там, где нужны ее заботы, тем, кто склонен видеть в ней добрую, строгую мать, текла ее жизнь.

Тем временем рентгенолог, разочарованный каждодневным «фотографированием костей» и гаданием по теням и полутеням о состоянии больных, пристрастился к футболу и стал завсегдатаем на стадионе. Именно там он встретился с давножданной темой и, очарованный ее новизной, заново полюбил рентгенологию.

Случилось, что во время игры футболист поскользнулся и с кровоподтеком на бедре угодил в больницу. Вывих оказался не очень серьезным, зато рентгенолога он весьма озадачил: снимок трубчатой кости правой ноги поражал своей толщиной. Это могло означать опухоль кости, но у других футболистов наблюдалось то же. Можно было допустить, что это костный нарост, своего рода полезное приспособление, необходимое накопление костного вещества, но ни один специалист с этим не согласился бы.

Рентгенолог стал усердно изучать литературу, вместо развлекательных книжек на столе и на полках появились солидные научные труды, он рано вставал, чтобы до ухода на работу успеть почитать и заняться. Довольная тем, что муж снова полюбил рентгенологию, жена усердно принялась ему помогать, побывала у балетных артистов и артисток, лыжников, борцов, штангистов и всюду убеждалась, что профессия отражается не только на мышцах, но и на костях скелета.

Мирное сотрудничество супругов длилось недолго, муж зачастил в антропологический музей, чтобы на скелетах кочевников, воинов, земледельцев и охотников получить подтверждение своей гипотезы и заодно разглядеть печать минувших эпох. Новое увлечение не пришлось жене по нутру, она заподозрила, что в нем проснулась старая склонность к антропологии, и решительно запротестовала. Она не могла ему этого позволить, ничто не должно было его разлучать с рентгеновским кабинетом.

Заботы и попечение жены грозили стать серьезным препятствием в его творческих планах. Вначале он выпрашивал разрешения побывать в музее, съездить в экспедицию, но по мере того, как новые идеи все больше его поглощали, он уходил из-под ее влияния. Исследования принесли богатые плоды, было установлено, что кости скелета не только опора для мышц и внутренних органов, — на них записана вся наша жизнь, по ним можно прочитать нечто такое, что было сокрыто от опытных врачей и самого больного. Больше того — склад характера, доброе и дурное в человеке оставляло свой след на скелете.

Настал день, когда супруги оказались на различных местах: она — по-прежнему в больнице, а он — в историко-антропологической лаборатории малоизвестного института.

— Нам с тобой лучше работать врозь, — уверял он ее, — у нас различный круг интересов… Это будет соревнование без вражды и зависти и без намерения сбить друг друга с пути.

Во всем переменился некогда покорный муж, он отказывался от навязанных домашних порядков, стал поздно возвращаться домой и вовсе исчезать на дни и недели… Она не могла ему позволить жить и думать по-своему, его послушание было залогом ее спокойствия и уверенности, что этому не будет конца. Чтобы сохранить над ним свою опеку, она оставила больницу и перешла на работу в институт. Нисколько не доверяя его успехам, не принимая их всерьез, она делала вид, что соглашается с ним, терпеливо выжидая, когда всему этому придет конец.