Если бы искусство играть на музыкальном инструменте, писать книги, вести спортивные игры было бы нечто большее, чем склонность, вряд ли бы понадобились повседневные упражнения, труд, длящийся годами и десятилетиями. Ведь недостаток тренировки приводит к частичной и даже полной утрате дарования.

Что дарование не что иное, как физиологическая особенность, легко убедиться, наблюдая труд музыканта. У пианиста и скрипача правая и левая рука одинаково искусны, ни художник, ни писатель, ни ремесленник и ученый не похвастают этим, их искусство доступно лишь правой руке. Левую не обучили тому, чему обучили правую. Рука, не усвоившая знания, видимо, не запоминает его. Руки пианиста и скрипача не только приобрели опыт, но и частичную независимость от центральной нервной системы. Сказалось такое же примерно приноровление, как у кассира, способного выловить среди сотен и тысяч ассигнаций одну иной стоимости, чуть меньшей плотности. Не потому ли так трудно усваиваются знания, запечатленные в руках, и нужна непрерывная тренировка, что органы запоминания — нервные связи рук — уступают мозгу в совершенстве? Ведь школьники и ученые не повторяют ежедневно азы науки или, позабыв одну из частностей, не воспроизводят ее в памяти неделями и годами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Случилось, что проблема любви вновь заставила меня призадуматься. Причиной послужило одно из моих выступлений перед аудиторией инженеров. Меня предупредили, что со мной хотят поспорить о сущности и характере любви и мне следует к этому быть готовым.

Инженеры внимательно выслушали меня и после короткого перерыва сразу же засыпали вопросами.

— Мне кажется, — осторожно заметил сидевший в первом ряду средних лет инженер, — что вы напрасно выделили любовь из общего круга человеческих чувств и отметили ее печатью исключительности. Пусть она подвержена своим законам развития и выполняет некую особую миссию, но проявления ее не могут отличаться от многих других страстей. Не будучи искусственно подогретой, любовь спокойно течет в своих берегах, на время может подавить другие чувства или сама подчиниться им…

— Сколько ни связывали бы любовь с наваждением, — вторил первому кто-то из задних рядов, — с чувством, принудительно навязанным извне, одно несомненно: первые признаки его рождаются в сознании, именно там. Пока влюбленными не овладеет страсть, они трезво взвешивают хорошее и дурное друг в друге, здраво приемлют одно и отвергают другое. Загадочным становится их поведение, когда любовь из сознания переселяется туда, где разум бессилен и царит произвол, но что исключительного в таком состоянии? Разве обычные чувства не вырываются из своих границ, чтобы обрести силу страсти? История науки, искусства и спорта полна примерами, когда случайно возникший интерес к музыке, знаниям или играм перерастал в страсть и в жестокую необходимость. И любовному чувству свойствен накал от обычного интереса до тяготения и страсти.

И тот и другой рассматривали любовь как одно из многих житейских испытаний, как обычный искус для сердца и ума.

— Вы ничего не сказали, — откликнулся еще один голос, — о том, какой была любовь в различные эпохи. Бывали времена, когда любовь обращалась в бедствие. Велением ли моды, обычаями ли страны или нравами, занесенными извне, — влюбленные юноши убивали соперников, кто в поединках, а кто рукой наемных убийц. Бродячие певцы, миннезингеры, идеализировали женщину до степени неземного существа, а в укромных уголках ее именем влюбленные убивали друг друга… Бывают времена, — продолжал мой оппонент, — когда голоса любви умолкают. Голод ли прошел костлявой рукой, война ли огнем и кровью затопила страну, эпидемия ли творит свое злое дело — перед лицом бедствий и смерти силы любви как бы меркнут.

Мои оппоненты лучше меня подготовились к моему докладу. Мне предстояло много подумать, прежде чем осмелиться выступить вновь…

Долгие размышления позволили мне согласиться с оппонентами и восполнить казавшиеся исчерпанными представления о любви.

Пусть влюбленные находят друг в друге нечто жизненно важное для себя, пусть близость сглаживает неровности характеров и облегчает их существование. Но если единственно этим исчерпывается сущность любовного чувства, почему так велики страдания тех, кого этих благ лишили? Говорят, что страсти и горести влюбленных ни с какими другими в сравнение не идут.

Действительно ли эти страдания так велики, не порождены ли они фантазиями писателей, художников и артистов. Тех самых, которые в раннюю пору нашей жизни со столь жестокой откровенностью обнажали перед нами это интимнейшее из чувств во всей его наготе?

Скорби и печали влюбленных, несомненно, велики. Зрелище терзаний любимой девушки, выданной замуж за нелюбимого, вынужденное пребывание под одной крышей с прежним супругом и его новой женой, горькое сознание, что любимая из расчета предпочла другого, — все это, возбуждая и обостряя чувство любви, порождает состояние, граничащее с отчаянием. Страдания тем острее и мучительней, чем несчастней сложились другие стороны жизни одного из влюбленных. Фантазия присвоит всю горечь былого, жизненные невзгоды и разочарования несостоявшейся любви…

Так ли эти испытания несхожи с теми, что выпадают на долю скупца, властолюбца, игрока, наркомана?

Люди, одержимые страстью к вину, азартным играм, власти и деньгам, могли бы рассказать о неслыханных испытаниях, которым подвергались их физические и душевные силы. Скупца доводит до исступления не только напрасно растраченный грош, но и разорение должников и связанный с этим страх потерять свое состояние. В отчаянии, он отречется от всего святого, откажет семье в самом насущном, доведет себя до истощения и смерти.

Страдания игрока способны его толкнуть на неслыханное безумие: поставить на карту все, что ему дорого, и даже самую жизнь. Мучительны горести пьяницы и наркомана. Зрелище собственной беспомощности, неустройства, нищеты, сознание безнадежности и разочарования во всем, что некогда было близко и дорого, нередко обрекают этих людей на гибель.

Не слишком ли жестоко сопоставлять возвышенные чувства человеческой природы с низменными? Искать параллели, глубоко оскорбительные для чувствительного сердца влюбленных?

Уж слишком схожие причины поддерживают и возбуждают так называемую «возвышенную» и «низменную» страсть. Чувство отвергнутого юноши подогревается иной раз не столько образом любимой, сколько вином, азартной игрой, преступными замыслами и нечистыми мечтами о карьере. В повести «Невский проспект» влюбленный художник, отвергнутый девицей, подогревает свою страсть общением с возлюбленной в пьяном бреду… Если неудачи влюбленного связаны с его бедностью, вид зеленого стола, где он выигрышем надеется склонить сердце девушки, будет так же возбуждать его чувство, как общение с возлюбленной… Домогательство почестей и власти вдохновит любящее сердце, если нет иных средств вернуть утраченную любовь.

И «возвышенные» и «низменные» страсти склонны оставаться на среднем уровне напряжения. Не все скупцы — «шейлоки», не все игроки подобны Германну из «Пиковой дамы», а властолюбцы схожи с Ричардом Третьим. Не всякая любовь насыщена страстями Отелло и Дездемоны, Ромео и Джульетты. Чаще всего она протекает спокойно и ровно, влюбленные продолжают работать и учиться, разлучаются на годы, терпеливо ждут возвращения и без особых треволнений эти испытания переносят.

Как и прочие страсти, любовь может безвременно угаснуть. Люди умирают от болезней, гибнут в катастрофах, оставляя женихов и невест, влюбленных жен и мужей, а многие ли из оставшихся в живых дали обет безбрачия? Как ни странно, но могила любимого человека вернее всего излечивает любящее сердце. Редкие исключения не в счет. Не слишком ли прозаический конец для чувства, которому писатели и художники отводят место вне ряда прочих человеческих страстей?!

* * *

Если природа любви так усложнена и столь много спутников подменяют ее сущность, если нравственные, психологические и прочие причины могут не дать этому чувству возникнуть и утвердиться, а устоявшаяся любовь может рухнуть, — как мало должно быть счастливых браков и как много супругов обречено пребывать во взаимном равнодушии.