Пауза. Добрыня смотрел на меня своим единственным глазом, и в его взгляде плескался такой ужас, такая мука, что мне стало не по себе. Потом он медленно, с видимым усилием, моргнул один раз. Да.

Значит, верхушка. Те, кому я доверил столицу. Ярополк… Илья…

— Илья Муромец, — произнес я имя киевского воеводы почти шепотом. — Он был среди предателей?

Добрыня замер. Его глаз широко раскрылся, зрачок сузился. Он смотрел мимо меня, куда-то в пустоту, словно снова переживая те страшные моменты. Потом его веко медленно, мучительно опустилось. И поднялось.

Я ждал еще одного моргания, чтобы получилось — нет. Но не дождался.

Да.

У меня перехватило дыхание. Илья. Легендарный богатырь. Предал. Это казалось немыслимым. Но Добрыня не мог лгать сейчас, не в таком состоянии.

— А Ярополк? — спросил я, голос мой дрогнул. — Княжич Ярополк Святославич? Он тоже… предал?

Я почти боялся услышать ответ. Ярополк, сын Святослава, которого я оставил наместником, своим представителем в матери городов русских. Неужели и он?

Добрыня снова замер. Казалось, этот вопрос дался ему еще тяжелее, чем предыдущий. Он шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Его изуродованное лицо исказилось гримасой. Потом он моргнул. Один раз. Медленно, неотвратимо. Да.

В шатре снова воцарилась тишина. Я сидел оглушенный. Предали оба. Илья Муромец и Ярополк Святославич, которые должны были защищать Киев, открыли ворота врагу. Теперь становилась понятна ярость Добрыни, его безумный припадок при виде их. Он знал и видел их предательство своими глазами. Может, именно за это знание его так изувечили.

Я поднял голову, посмотрел в угол шатра, где лежали эти двое. Один — легенда, другой — наследник великого князя. Оба — предатели. Что с ними делать? Как судить? И что это значит для меня, для всей Руси? Если даже такие люди способны на измену, кому тогда можно верить?

Тишина в шатре стала почти невыносимой. Она давила на уши, смешиваясь с гулом крови в висках.

Я сидел на табуретке, не в силах пошевелиться, глядя на изувеченное лицо Добрыни. Он лежал с закрытым глазом, но даже сквозь гримасу боли на его лице проступало какое-то мрачное удовлетворение. Он сказал правду. Он выполнил свой долг, даже будучи на пороге смерти, донес до меня имя предателей.

Холодный гнев поднимался из глубины души. Гнев на Илью, на Ярополка, на тех, кто дергал за ниточки этого предательства — будь то древлянские князья, византийские стратеги или сама Вежа с ее вечными играми. Меня предали те, кому я доверил самое сердце моих земель. Киев пал не из-за силы врага, а из-за гнили внутри. Сколько моих людей погибло из-за них? Сколько верных дружинников полегло в той резне, пытаясь защитить город, ворота которого уже были распахнуты изнутри? Добрыня чуть не погиб, пытаясь пробиться ко мне с этой вестью.

Я перевел взгляд на угол шатра. На две неподвижные фигуры на носилках. Илья Муромец. Массивный, даже сейчас, в беспамятстве и ранах, он выглядел внушительно. Какая сила! И какая подлость. Рядом — Ярополк. Молодой, исхудавший, с запекшейся кровью на волосах. Сын своего великого отца.

Иуда.

Что теперь? Просто прикончить их здесь, в этом шатре? Тихо, без суда и следствия? Соблазн был велик. Отомстить за Добрыню, за павших воинов, за поруганный Киев. Но это был бы слишком простой выход. Предательство такого уровня требовало не просто мести, а громкого, публичного суда, чтобы все видели, что бывает с теми, кто изменяет клятве. Но как судить сына Святослава и легендарного героя? Кто поверит мне? Кто встанет на мою сторону против таких имен? Добрыня — единственный свидетель, и тот при смерти, не способный произнести ни слова.

Ситуация оказалась куда сложнее, чем я мог представить. Одно дело — разбить врага в поле, другое — выкорчевывать измену из самого основания своей власти. Это была совсем другая война, тихая, подковерная, где слово ранит сильнее меча, а доверие — самая хрупкая валюта.

Я тяжело вздохнул. Воздух в шатре был спертым, пахло кровью и лекарствами. Нужно было выбираться отсюда, подумать на свежем воздухе. Решить, что делать дальше. Я уже поднялся было с табуретки, собираясь позвать Искру и дать распоряжения насчет охраны пленников, как вдруг со стороны носилок донесся тихий стон.

Я обернулся. Едва слышный стон повторился. Он исходил от Ярополка. Его веки затрепетали, потом медленно приподнялись. Мутные, расфокусированные глаза обвели свод шатра, потом скользнули по моему лицу. Узнал ли он меня? Или просто смотрел перед собой, еще не вполне вернувшись в сознание?

Я шагнул ближе к носилкам, внимательно наблюдая за ним. Он поморщился, видимо, от боли в раненой голове, попытался приподняться, но сил не хватило. Его губы шевельнулись, он что-то прошептал, но так тихо, что я не разобрал ни слова.

— Ярополк. — позвал я негромко. — Ты пришел в себя?

Он снова сфокусировал взгляд на мне. Теперь в его глазах мелькнуло узнавание. Он облизнул пересохшие губы.

— Кн… княже… — голос его был слабым, хриплым, но вполне различимым.

Видимо, пока я допрашивал Добрыню, Ярополк уже был на грани сознания. Он мог слышать мои вопросы. Мог видеть ответы Добрыни. И теперь он смотрел на меня снизу вверх, во взгляде его читалась обреченность.

Я ожидал, что он скажет дальше. Он тяжело дышал, собираясь с силами.

— Он… — Ярополк слабо кивнул в сторону лавки, где лежал Добрыня. — Он правду… говорит… Добрыня…

Сердце у меня замерло. Неужели? Он сам признается?

— Я… — Ярополк сглотнул, его лицо исказилось от внутреннего напряжения или боли. — Я предал тебя, Великий князь Антон…

Глава 13

Я глядел на него сверху вниз. На Ярополка Святославича. Сын великого рубаки, отца своего, а сам — вот он, на грязных носилках, израненный, жалкий. И только что выложивший самое страшное — измену. Мозги лихорадочно скрипели, пытаясь переварить услышанное, отгоняя ярость. А она была, клокотала где-то в самой глубине, но сейчас важнее было докопаться — как? С какой стати? И кто всем этим кукловодит?

Слова повисли в тяжелом, спертом воздухе шатра, где смешались запахи крови, гноя и травяных припарок Искры. В углу лежал Илья, а на лавке хрипло дышал Добрыня. Рука так и чесалась придушить Ярополка на месте, но я пересилил себя. Мне нужны были ответы.

— Говори, — ледяной тон порой проймёт почище любого крика. — Выкладывай всё. С самого начала. Кто подкатывал? Чего сулили?

Ярополк на миг зажмурился, собираясь то ли с силами, то ли с духом. Лицо серое, землистое, губы спеклись.

— Они пришли… считай, как только ты на север ушел, на Новгород, — начал он хрипло. — Ромеи. А с ними посол… Лев Скилица. Я его еще пацаном помню, в Переяславце, к отцу приезжал. Да не один он был. С ним воины чудные. Здоровенные. В доспехах блестючих, я таких и не видывал. А глаза у них пустые были. Неживые будто.

Я слушал молча. Лев Скилица, который еще в Новгороде пытался в свои игры меня втравить.

— Скилица языком молол без умолку, — продолжал Ярополк, голос его будто крепчал, словно воспоминания придавали ему то ли сил, то ли наглости оправдаться перед самим собой. — Расписывал величие Империи. Что Руси место подле неё, а не супротив. Про тебя говорил… княже.

Он запнулся, глянул на меня испытующе.

— Сказал, что ты чужак. Что не по праву стол киевский занял. Что дни твои сочтены. Что собирается супротив тебя такая рать, против которой тебе не устоять. Убеждал, что Империя-де готова помочь законному наследнику — то бишь мне — вернуть власть, которую ты силой захватил.

Гордыня. Вечная песня. Наследник, ишь ты. Сколько крови пролилось из-за этого «законного» права. Отец его, Святослав, тоже был Вежей мечен, но головой думать умел, а не только титулом кичиться. Видать, не все по крови передается.

— И что ж он тебе посулил за то, чтобы ты отворил ворота Киева псам, которых они на нас натравили? — спросил я в лоб, без обиняков.