И Наташка, и Рита с Инной, и Юлька с Леей. Один я не готов спортивные подвиги совершать, утренний сон мне куда милей. Спасибо, хоть не разбудили. Шастали, небось, на цыпочках, шептались и хихикали…
Вывернув и накинув просторную футболку, я влез в смешные пижамные штаны с забавным принтом – снеговички, матрешки, елочки, снежинки… Подцепил тапки, вышел на галерею –просторный объем холла отозвался едва слышными эхо – и зашлепал по лестнице вниз.
«Говорят, под Новый год, что не пожелается, всё всегда произойдет, всё всегда сбывается!» – вертелось в голове.
Дезинформация, мягко говоря. Грубо выражаясь, обман.
Отмучаешься, не поспав в праздничную ночь, а наутро… Шампанское выпито, фейерверки давно растаяли дымом, и лишь пестрое конфетти усеивает пол, словно почившие мечты…
Как поет нежно любимая Агнета, дуэтом с нежно любимой Фридой:
С Новым годом,
С Новым годом,
Пусть нам хватит сил исполнить наши желания,
Иначе ничего не останется, как только лечь и умереть,
Тебе и мне…
Внизу мои философические печали резво сместились на волну старого брюзги.
«Ну, разумеется…» – подумал я, праведно негодуя. – Сборы – это же разгул стихии! Ералаш и бардак!»
В спальнях и гардеробных всё разбросано, раскидано в лучших традициях первозданного хаоса…
– А вот не буду ничего убирать! – мстительно вымолвил я, и прислушался. Тихонько шипела батарея, урчал холодильник… И что-то еще жужжало…
Тошку, как мы прозвали трудолюбивого робота-пылесоса с завода «Точмаш», я обнаружил в спальне у Инны – бедная машинка настойчиво, но тщетно штурмовала одёжный завал.
– Что, никак? – я поднял увесистого киберуборщика, и тот протестующе зажужжал, засучил короткими ножками. – Всё, Тоша, отмена!
Услыхав кодовое слово, роботёнок затих. Я вынес его в коридор и опустил на паркет. Тоша помигал индикаторами и, топоча лапками, как ежик, заспешил на подзарядку.
– Правильно! Мне тоже пора подкрепиться…
С утренней трапезой проблем не было. Первая новогодняя неделя хороша тем, что вообще не надо готовить – полки холодильника гнутся от салатов, закусок и давно остывшего горячего. А какое единство наблюдается по всем кухням Советского Союза! Всюду на завтрак подаются оливье, селедка под шубой и позавчерашние котлеты…
Ну, котлеты мы разогреем. И пюре заодно, отвердевшее, как утоптанный снег… Я зажмурился. Хорошо!
Что ни говори, а завтрак в безмолвии и одиночестве, когда всё спокойно и никуда не торопишься – это особое удовольствие. Ты не ешь, нервно поглядывая на часы, а смакуешь! А на десерт – чай с пирогом. И тишина…
Конечно, в эти плавно текущие минуты я испытывал чисто мещанские радости – ничего не делал, да пищеварил, – но кто сказал, что «il dolce far niente» не подобает мужам – ученым и государственным? Можно же, хоть иногда, побездельничать? Разнообразия для?
С сожалением углядев дно теплой чашки, я отставил ее и сменил вид недеяния – стал рассеянно глядеть в окно, на две сосны у забора.
Не удержался, заказал и сам заплатил, чтобы во дворе росла хоть пара хвойных пород из леса. Спецмашина выкопала сосенки – крепенькие, в два человеческих роста, вместе с корнями в кубометрах земли – и бравые садовники пересадили деревья.
Та, что левее – или правее? – надумала чахнуть по весне, но я ей втолковал, что подобное поведение весьма для меня огорчительно. Лично подкормил вонючим компостом, и сосна вняла – приняла́сь, зазеленела…
Звонок радиофона спугнул мысли, рассыпая их на фонемы. Дотянувшись до «ВЭФа», я ожидал узреть на экране сюсюкающее «Риточка» или «Юлечка», а увидал короткое и твердое «Путин».
Воздыхая, пальцем придавил зеленый кружок.
– Да, Владимир Владимирович?
– Здравствуйте, Михаил Петрович, – донёсся до меня негромкий и сдержанный голос. – Елена Владимировна доложила мне о событии… которое не должно было произойти. Хм… Знаю, у вас радиофон с шифратором, но всё же… Вы не могли бы подъехать?
– Ну, разумеется, – ответил я, начиная переживать. – Еду.
– Жду, – обронил радик, и погас.
– Вот, вечно всё испортят… – мое ворчание разнеслось по холлу, однако холодный пузырь беспокойства надувался внутри сильнее и сильнее, вытесняя лень и сонную истому.
…Десятью минутами позже «Чайка» выехала со двора.
Терпением я никогда не отличался, да и ждать не люблю. Что мне оставалось? Гнать.
Сразу за КПП к моему «членовозу» пристроились два черных, приземистых «ЗиЛа». Кортеж раскрутился на заворотах эстакад, и понесся к Москве.
Тот же день, позже
Москва, площадь Дзержинского
Столица недурно подготовилась к росту благосостояния трудящихся – и к нашествию автомобильной орды. Въезды повсюду широкие, кое-где по десять, даже по двенадцать полос, но вот центральные улицы не раздвинешь.
Объехав памятник Железному Феликсу, я притулился на стоянку во внутреннем дворе, с тылу державного здания КГБ, доминирующего над площадью.
Дежурный старлей лихо козырнул, и проводил меня наверх. Шагая по бесконечной красной «кремлевке», я мимоходом успокаивался – не для этого ли и существуют длинные, гулкие коридоры? Отводить тревоги?
В приемной председателя все тянулись во фрунт, а я пожалел, что среди лощеных офицеров не теряется тихий, почти бесплотный Василь, вечный «адъютант» Андропова – скромный капитан ненадолго пережил Юрия Владимировича.
– Вас ждут, Михаил Петрович, – пробасил здоровенный секретарь, и отворил заветную дверь с привычной ловкостью лакея.
Кивнув, я переступил порог. Створка влажно клацнула за моей спиной, и в кабинете качнулась потревоженная тишина.
Оглядевшись, я шевельнул уголком рта – ничего не изменилось… Те же деревянные панели по стенам, те же плотные шторы цвета молочного шоколада… И никого.
Лишь только я об этом подумал, как отворилась потайная дверь, устроенная по велению Андропова, и нынешний хозяин кабинета явил себя – ладно скроен, крепко сшит.
– Мое почтение, Владимир Владимирович…
– Присаживайтесь, Михаил Петрович. – Скупо улыбнувшись, Путин повел рукой к небольшому столику у окна. За ним Ю Вэ любил вести неформальные беседы.
Мы уселись, расстегнув пиджаки и ослабив галстуки.
– Очень и очень тревожные новости из гамма-пространства… – нахмурился председатель КГБ. – Вы тот мир по-свойски зовете «Гаммой»?
– Да, – кивнул я, напрягаясь, – так проще. А что случилось?
– Случился теракт на Манежной площади в Москве, – раздельно и сухо сказал Путин, – как раз в новогоднюю ночь. Очень серьезный теракт, причем, двойной. Сначала себя взорвала террористка, убив больше сотни народу, а пятнадцать минут спустя второй бомбист – мужчина – подорвался на станции метро «Охотный ряд». Еще полсотни убитых и покалеченных…
Я похолодел, лихорадочно перебирая давно прожитые дни.
– Самое же страшное, как ни цинично это звучит, – выговаривал Владимир Владимирович, мрачнея, – заключается в том, что взрывы ударят рикошетом по миллионам людей в настоящем и в будущем… «Гаммы». Вот, Елена Владимировна передала список жертв. Внимательно ознакомьтесь…
Скользя взглядом сверху вниз, я прочитывал фамилии – и мурашки шарахались по телу. «Белоусов… Володин… Глазьев… Прилепин… Хазин…» И еще… И еще…
Минимум три десятка фамилий были резко подчеркнуты красным карандашом – это были те, кто определял или должен был определить судьбу России в ближайшие семь-десять лет. Княгиня добавила к этому поминальнику еще три фамилии из самых верхов – кого-то хватил кондратий от ужасных вестей, кто-то попал в аварию, не совладав со стрессом.
А одну фамилию ее сиятельство подчеркнула трижды и обвела. Мою. «М. П. Гарин».
– Этого не может быть… – прогнусавил я, и закашлялся. – Этого… не было! Ну, да… Помню, помню я тот день! И ночь! Мы с Дашей, с бывшей моей, всегда ругались под Новый год – то зарплата мужнина ее не устраивала, то вообще какая-нибудь мелочь… Вот и тогда она мне скандал закатила тридцатого. Я послал ее… куда подальше, и улетел в Москву. Гулял… С друзьями встречался… А про теракт я только после Нового года узнал, из газет! Пояс со взрывчаткой рванул раньше времени, когда бомбистка отсыпалась в гостинице в Кузьминках, где стала на постой перед терактом. «Московский комсомолец» тогда писал, что устройство, которое активировалось с помощью СМС, якобы сработало из-за рассылки сотового оператора с новогодним поздравлением! А тут… – я беспомощно замотал головой.
