Серый спаситель обернулся. Знакомые красные глаза горели знакомым же потусторонним огнём, который должен был пугать, но вместо этого касался груди успокаивающим теплом. Тем самым, что пять лет назад в дождливый день спасало от пронизывающего ветра.

– Что прикажете, молодая ноттери? – спросил смотритель, широко улыбаясь всё той же злой улыбкой и поигрывая посохом.

Голос не слушался, и в первый раз Саарите смогла только беззвучно открыть рот. Нервно сжав подол грязной порванной юбки, она глянула на Гёльтера.

– Нельзя убивать, – выдавила с трудом. – Должен предстать… Перед судом.

– Ка-акая жалость, – протянул смотритель. И хотя голос не знаком, Саарите точно знала эти интонации, прекрасно представляла, как исказило бы их магическое преобразование.

Стукнул по брусчатке конец посоха. Из земли вырвались корни и крепко скрутили Гёльтера, сплелись вокруг него тугим коконом. Саарите показалось, что она услышала хруст, но главное, что предатель жив, а не все ли целы у него кости. И не потерял ли он сознание от боли. Она сама готова была в любой момент отключиться.

– Вы ведь… – Саарите попыталась сформировать мысль, но хрипло закашлялась.

– Для начала выровняйте дыхание и придите в себя, – прервал смотритель и опустился рядом на колено.

Положив посох рядом, он осторожно перехватил лодыжку Саарите, приподнял ногу и хмуро осмотрел повреждения. С холодных пальцев сорвались красные огоньки и скользнули по ранам, прижигая. Саарите поёжилась: в прохладной ночи, от которой плохо защищали тонкое платье и лёгкая накидка, ледяные руки заметно морозили. Жжение в ранах едва ли помогало согреться. Зато само присутствие хранителя постепенно возвращало спокойствие, способность здраво мыслить и складывать слова в предложения.

– Значит, это вы играете утром? – поинтересовалась полушёпотом, пока смотритель обрабатывал повреждения на руках.

Для того, кто больше походил на ожившее каменное изваяние, он действовал на удивление бережно, хотя некоторая неловкость выдавала, что заботиться о ком-то для него отнюдь не обыденность.

– Отдыхаю так после ночи, – признался на удивление легко.

– Но почему до последнего не показывались? И не назывались?

– Не хотел. Особенно сначала. Я же знаю, как вы на меня реагируете.

Что-то дёрнуло Саарите посмотреть туда, где должна находиться статуя. Постамент пустовал. На вопросительный взгляд смотритель ответил кивком.

– Теперь, я так понимаю, захотели?

– Какими бы ни были мои желания, контракт обязывал вас защитить. Или что-то вроде того. – Усмешка. – Даже без него я бы не остался в стороне. – Смотритель убрал под плащ обратившейся флейтой посох, поправил одежду Саарите и поднял её на руки. – А теперь должен вернуть вас домой. И не пытайтесь говорить, что сами можете идти. С такими ступнями вы едва ли сможете стоять.

Саарите хотела поспорить, но зашипела, стоило попытаться пошевелить пальцами. Далеко она не уйдёт, это уж точно. Ладно, пусть несёт, раз так хочет: отказываться просто из принципа или вежливости она не станет. Вместо этого прижмётся к прохладной груди и почувствует узнаваемый запах каменной пыли и крови.

– А вам можно покидать кладбище? Ещё же ночь.

– Сегодня будет спокойно. А если ошибаюсь, первым делом отвлекутся на… Вот этого, – смотритель кивнул в сторону Гёльтера. – Никто не будет виноват, если вместо суда до него доберутся проклятые. И ничего не случится, если он тут до утра пролежит, но вам нужно в тепло.

– Вам виднее. – Саарите пожала плечами и сжалась, пытаясь укрыться от несильного, но холодного ветра.

Пока смотритель нёс до портала, было время спокойно всё обдумать. Теперь из обрывков слов и собственных рассуждений удалось собрать картину: судя по всему, Гёльтер был нацелен на место главы. В ситуации, когда не осталось бы ни нынешнего, ни наследника, первым претендентом на место стал бы муж Саарите. Ему переходило определённое родством право, которого лишала должность хранителя. Поэтому Гёльтер разложил по дому замаскированные под подарки блокираторы, чтобы ослабить и магов, и немногих присутствовавших там духов, и артефакты. Подвох как раз в том и заключался, что нельзя проверить магией то, что её нейтрализует. «Убил» родителей и брата, после чего явно собирался угрозами заставить Саарите ускорить заключение брака.

После такого опыта в ближайшие годы Саарите точно не станет думать о браке, какая бы польза для семьи ни шла с ним в комплекте. Лучше уж остаться самой по себе. С родственниками. И кучей контрактов с духами, которые придётся унаследовать вместе с должностью. Какое тут одиночество?

Перед порталом смотритель наклонился, чтобы Саарите смогла настроить портал, и пронёс в дом. Там уже во всю суетились слуги под руководством пришедшего в себя духа-дворецкого. Блокираторы, судя по ощущениям, успели или сломать, или хотя бы унести подальше. О том, что настоящие хозяева в порядке, явно уже оповестили, загадкой оставалась только судьба Саарите.

– Виновного можете доставить в темницу с кладбища, – бросил смотритель появившемуся рядом дворецкому, а после окликнул проходящую мимо служанку: – Подскажите-ка, где комната молодой ноттери. И принесите туда воду, полотенца и аптечку.

Девушка нервно кивнула, дрожащим голосом объяснила направление и поспешила выполнить поручение, а смотритель донёс Саарите до комнаты, усадил на козетку, а сам устроился прямо на полу. Скоро зашла служанка, оставила принесённое рядом со смотрителем и спешно удалилась, стараясь не оборачиваться.

– Так как вас зовут? – Раз уж они увиделись, почему бы не попытаться снова?

– Диэль, – ответил без лишних пауз, вытирая влажным полотенцем ноги.

Имя отдалось уколом в районе метки. Значит, настоящее, а не общее. И, раскрыв его, дух упрочил связь и вывел её за пределы существующего контракта. Доверить имя – почти как доверить себя. Доверить имя – связать друг друга нитью до конца жизни одной из сторон.

– Станцуете как-нибудь со мной?

– Вылечите ноги, а потом уже поговорим, – усмехнулся Диэль, перевязывая порезы.

– И всё же?

Он отпустил ногу и приподнялся, одной рукой опираясь на козетку. Жёсткие холодные губы коснулись виска и растянулись в когда-то пугавшей улыбке.

– Всё же нужна музыка. Но мы обязательно что-нибудь придумаем, моя молодая ноттери. Теперь у нас есть не только утро, но и вечность длиною в жизнь.