Вот это сон! Он сжал голову руками. Нужно найти брата и рассказать ему, потому что даже самый лучший писатель не смог бы выдумать подобных приключений! Корабль, джунгли, саванны, незнакомые девушки, одна из которых его невеста, а другая — возлюбленная… Африканский бог-змей, живущий в замке на горе! Генри бросился к двери, и вдруг замер, когда та отворилась сама собой.

— Я позволил себе привести вас в божий вид, — проговорил Нук, появляясь на пороге, — беседовать с избитым и готовым испустить дух собеседником такое себе удовольствие.

Он вошел в комнату, заставив Генри отступить. Мир его медленно собирался из обрывков воспоминаний, меняя сон и реальность местами. Дурацкие шуточки Нука заставили его поверить, что он дома, и не должен выбирать между бесчестьем и смертью Элли. И он поверил, на миг, но стал самим собой — не уставшим и бесчувственным истуканом, а беззаботным юношей, у ног которого лежит весь мир и даже немного больше. Он полной грудью вдохнул этой беззаботности, и тем больнее было осознание, что тот Генри исчез навсегда, уступив место не самому лучшему субъекту, издерганному, нервному и злому, в двадцать три года образом мыслей напоминавшему старика.

— Тебе угодно мое унижение? — Генри смотрел на Нука без всяких эмоций, — ты сумел доказать, что я ничего не могу. Что мне нужно сделать, чтобы Элли очнулась?

Нук вздохнул. Генри разглядывал его, вдруг поняв, что перед ним совсем не юноша, а серебряные глаза — это не глаза молодого человека. Да и не человека совсем. Не человека, но уставшего существа, пресыщенного и разочарованного.

— Не нужно мне твое унижение, — Нук провел рукой по своему телу, вдруг оказавшись одетым, как английский джентльмен, только модный сюртук его искрился серебряной чешуей, — теперь ты готов говорить, не изображая из себя античного героя, — Нук невесело усмехнулся и добавил, — все они тоже очень любили кричать, угрожать и махать руками. Невоспитанное племя.

Генри молчал, следя глазами за его передвижениями.

— Ты еще юн и ничего не понимаешь в жизни, наученный не по тем книгам, — продолжал Нук, закидывая руки за спину, как любил делать брат Генри, и вдруг став невероятно похожим на него, — но ты быстро скидываешь чужие личины. Я не ошибся в тебе.

— Что тебе нужно?

Нук поднял брови, совсем, как брат, и улыбнулся одними губами.

— Мне нужен ты. Видишь ли, Генри… — Нук снова принялся ходить по комнате, заставляя Генри следить за его сияющей серебром фигурой, — всесилье часто идет рука об руку с бессильем. Мы, великие, питаемся чистыми душами. Чистыми, светлыми. Нет, — он рассмеялся, увидев выражение лица Генри, — мы их не едим. Мы подпитываемся от них. От тех, кто умеет радоваться, печалиться, нести радость другим. Мы лишены этого. Имея большую власть, мы не можем жить без чужих эмоций.

— Вы? — Генри смотрел, как Нук развернулся в конце залы и пошел обратно походкой его брата.

— Мы. Великие. Нас осталось мало. Надоело. Многим надоело, и они ушли туда, где нет желаний, не сумев воплотить свои в жизнь. Созданные ими цивилизации стали развиваться не так, как они желали, или рухнули, пойдя по неправильному пути. Появились люди, умеющие хорошо и правильно желать, и стали перетягивать цивилизации в свои фантазии. Вот моя, например. Тут несколько сот лет назад была большая цивилизация, хорошая. Много золота, торговли, населения. А потом… он махнул рукой, — руины остались.

— Так почему бы тебе не возродить ее? — удивился Генри.

Нук усмехнулся.

— Пытался. Притащил сюда ученого, желающего делать всем добро. И что вышло? Как только он что-то стал создавать, явилились ястребы, которые ученого убили, и готовы растерзать эту землю из-за той кучки золота, что еще она может дать. Жажда золота, желания, которые можно воплотить с помощью золота — вот и все, что есть в их душах. Пустые, черные души.

— Нечем поживиться? — засмеялся Генри.

— Нечем, — абсолютно серьезно ответил Нук, — приходится искать души в других цивилизациях. Я выменял землю на девочку, — он криво усмехнулся, — воспитывал ее, как мог. Учил всему, что она должна знать. Но душа — сложный механизм, и никто не знает, как она устроена. Душа стремится не туда, куда ее направляешь. Крупица зла разрастается до вселенной, а крупица добра может сразить наповал целые цивилизации. Хорошее было время, — Нук сел на софу и закинул руки за голову, — людей было мало и они не понимали ничего в золоте. Мы строили цивилизации, развивали их, растили чистые души… Теперь же… Вот взять душу Элли. Я защищал и направлял ее, как мог. Она же боится меня, хотя, как только я ей не угождал. Она боится, считая своим долгом угождать мне.

Генри разозлился. Этот Змей сломал жизнь девочке Элли, и теперь, изображая его отца, сидит в кресле его матери и рассуждает о пятнах на душе!

— Перестань копировать моих родственников! — сказал он резко.

Нук вскочил на ноги, будто подлетел.

— Извини. Я привык брать образы из головы собеседника. Хочешь, поменяем вид помещения на залы Версаля?

Генри махнул рукой, показывая, что ему все равно. Но комната резко изменилась, окружив их золотом и зеркалами, воздушными арками и картинами с изображением ангелов и золотоволосых дев.

— Так лучше? — спросил Нук.

Генри дернул плечом, стараясь сладить с гневом. Нук раздражал его сверх меры, и он не мог простить ему это издевательство над Элли, и все то, через что она прошла.

— Вот ты злишься, — Нук снова был в своем привычном костюме-чешуе, и серебряные глаза его отражали свет свечей, — а я слова плохого тебе не сказал. Черные крупицы в твоей душе сейчас разрастаются до размеров вселенной.

— А всемогущество не чернит душу? — язвительно спросил Генри, — желание играть чужими душами никак не отражается на твоей?

Нук усмехнулся.

— У меня нет души в вашем понимании. Но… всемогущества тоже нет. Всемогущество придумали вы, люди, чтобы снять с себя ответственность за свои безумные решения. Чтобы обвинить Змея в искушении, а Афродиту в начале Троянской войны… нет никакого всемогущества, Генри.

— А что есть? Ты играешь людьми, как куклами.

— Нет, — Нук свел брови и вдруг улыбнулся, — я — только мысль. Образ в твоей голове. Я могу навести на идею, подтолкнуть, запутать… а решения будешь принимать ты сам. И ответственность на тебе.

— Хитро, — засмеялся Генри.

Нук вздохнул.

— Нет. Одинаковые идеи приходят разным людям. Один, сидя на берегу, мечтает переплыть океан и увидеть Индию, но ничего не предпринимает. Другой объездит всю Европу, чтобы найти тех, кто разделит его идеи и позволит снарядить корабли, не приспособленные к плаваниям через океаны. Но он идет за желаниями, и желания начинают слушаться его, и корабли плывут куда надо. Понимаешь разницу?

Генри кивнул. Он никогда не был силен в философии, и ему с трудом давались такие высокие материи.

Нук взглянул на его уставшее лицо.

— Давай проще. Один сидит на груде камней, мечтая о доме и очаге. Другой складывает камни в дом и разводит очаг. Один просто желает, другой воплощает желания. И каждый сам отвечает за свое решение. Сколько раз в жизни человеку хочется кого-то убить? Но лишь единицы берут нож и убивают. И тоже только они отвечают за воплощение желания. Идея — она может прийти всем. Но воплощение этой идеи в жизнь — удел немногих.

Генри сел на изящную софу с гнутыми золотыми ножками. Ему нужно было время, чтобы понять, чего Нук хочет от него.

— Я бы с удовольствием прибил тебя, — сказал он, — но подозреваю, что это невозможно.

Нук рассмеялся, откинув голову назад, и смех его отразился от высоких потолков и зеркал, разлетаясь по всей зале.

— Чего ты хочешь за жизнь Элли?

Нук резко стал серьезным. Он шагнул вперед, и Генри испугался выражения его глаз. Совершенно нечеловеческого, безумного.

— Ты придешь, когда я призову тебя, — сказал он.

Генри встал. Руки его дрожали, и он засунул их в карманы сюртука.

— Я приду, — сказал он просто.