– Как они здесь оказались?

– Так они тут и жили. Было время, когда каждую неделю я ездил на работу в ночной клуб «Голливуд» – там и встретил девушку ослепительной красоты (как, собственно, все, кого я здесь знаю). Подавляющее большинство тех, с кем мне удалось вступить в отношения, которые Бродский назвал е…лей, – красавицы нереальные, просто я не понимаю тектонических сдвигов в их головных…

– …корах…

–  (Смеется.) …да, а потом вдруг узнаю, что ее фамилия Горохова. Моя – Кушанашвили, с такой не стыдно даже в тюрьму загреметь, а она хотела детям ее поменять. «Когда я умру, – ей сказал, – может быть, но Кушанашвили и Горохов…» Куш – есть повод для доброй иронии в школе, а Горох и долбо…б – это синонимы. Мои дети будут Отаровичи Гороховы, б..? Что это такое? Назови его еще Чмо Отарович Горохов! – как можно такую фамилию поменять?

– Это правда, что она не дает тебе общаться с детьми?

– Не дает, но я нашел способ. Теперь, когда вернулся в первую тройку шоуменов и одалживаю на жизнь Валдису Пельшу (он просит у меня взаймы до получки, а Никита Джигурда берет уроки вербального искусства), она увидела, что я заполонил все Интернет-пространство…

– …и смилостивилась?

– Понимать стала с годами…

– …с кем жила…

– Вот-вот! В телефонном разговоре – удивление: как я с колен встал?

– «Ты смотри!» – да?

– А ведь действительно – сукин сын, Шон Пенн, б..! Говорил же Гари Барлоу из Take That, что они вернутся спустя 10 лет без всякого Робби Уильямса – он сам потом попросится к ним в коллектив, и так и произошло…

Наверное, моя бывшая видит, какими дети после разговора со мной возвращаются, а дети интересуются, какие фильмы мне нравятся, какие книги с собой привез, спрашивают про Сергея Гандлевского, Бахыта Кенжеева – это имена, которые широкой публике ничего не говорят.

– Авторы из Бишкека? – Из Кутаиси. Прикинулись киргизами, чтобы эмигрировать было легче.

...

«Бывшая моя жена Маша не бывает довольна ничем и никем, считает, что все люди говно. Я, правда, тоже считаю, что все – говно, но смешное, и Маша – говно, только красивое».

– У твоих родителей было девять детей…

– Да!

– Фантастика, а у тебя – семь. Твои дети друг с другом общаются?

– А как же!

– Нормально?

– Лучшие друзья!

– Великолепная эта семерка от скольких женщин?

– От четырех. Даша от Наталии, Эллина от Ирины, Федор и Арина от Марии, Георгий, Николоз и Даниил от Ольги.

– Оля – это киевская избранница?

– Да. Давно ее, кстати, не видел, а Маша после средней школы со мной… «Мы были солдатами» – есть такой фильм с Мелом Гибсоном. Мы были молоды, я обещал ей стать известным журналистом, она на свиданиях смеялась… Слишком мало багажа интеллектуального было, а потом слишком друг от друга устали.

– Ты с ней сегодня общаешься?

– Конечно!

– И нормально?

– С ней – нет, а вот с Олей – уже да.

С Машей, увы, ненормально только и можно общаться – я-то не ссорюсь, но она постоянно ругается: не бывает довольна ничем и никем. Во второй книге, увидишь, напишу о ней лучше, чем Евгений Евтушенко о Белле Ахмадулиной в «Не умирай прежде смерти».

– Прекрасная, между прочим, вещь…

– С меня содрал все – из ранних записок!

– Твой ученик?

– Евтушенкошвили? Конечно! Оригинал «Идут белые снеги», по-твоему, чей? Мой!

– «Как по нитке скользя…»

– Да, фантастика, и я даже с одним человеком поспорил, что про Машу будет лучше, чем тот кусок, Ахмадулиной посвященный. Заканчивается он так: «Каждый раз, когда я ее вижу, мне хочется плакать», и я приблизительно так же закончил бы рассказ о Маше, но охлаждение наступало у меня по-другому. Ее родители злые, она сама злая, потом это в геометрической прогрессии увеличивалось, а я, наоборот, становился ироничным, но только не злым. Переключался на сатиру, иронию и никогда человеконенавистником не был, а Маша считает, что все люди – говно.

– Слушай, а может, она права?

– Нет, я тоже считаю, что все – говно, но смешное, и Маша – говно, только красивое (смеется) . У меня вот так – слаломы, слаломы! Сегодня вот вечером буду на корпоративе Партии регионов лизать – тоже витиевато получится.

– Оно тебе надо? – Я просто очень хочу жить в той гостинице, где ты снимаешь программу.

...

«Таранда избил меня до

полусмерти – набросился

на кутаисского цыпленка

и п…дил его что есть сил».

– В юности ты публиковал заметки в газете «Кутаисская правда», сейчас пишешь очень хорошие колонки в «Собеседник», целую книгу издал – откуда у тебя, простого кутаисского парня, не отягощенного, судя по всему, в детстве особенным интеллектом и знанием языка, такой красивый русский язык?

– Спасибо, и не только за комплимент. Когда ты извлекал меня из небытия хирургическими, б…, щипцами и даже удостоил чести познакомиться с твоими родителями… Помнишь, мы ужинали после съемок, когда я приезжал, а приезжал я, кстати, в не очень хорошем с медицинской точки зрения настроении (чего наш с тобой друг, российский журналист Ванденко, на экране не разглядел), но уровень гостеприимства был потрясающий! Хочу, чтобы ты знал: я это помню и очень тебе благодарен.

Теперь отвечу на твой вопрос. Я из тех парней, которые долбят стенку, ремесленник, но я и Гюстав Флобер, который переписывал свои страницы каждый день. Я очень хочу писать эссе, как Сергей Гандлевский, но понимаю и всегда понимал: только ремесленничеством могу результата добиться. Во мне нет никакого гения, но иногда люди сами назначают себя гениями – когда много работают, и тот же Флобер мой идеал. Мне не было много дано, и другого выхода я не видел: каждое предложение обдумывал, переписывал, репетировал миллион раз – то, что было дано другим, но они не использовали, взял многочасовыми упражнениями у балетного станка.

Из книги Отара Кушанашвили «Я. Книга-месть».

«Я никогда не был силен по части кованого слога и чеканных формулировок, но, учитывая исключительность момента, на сей раз выдам формулу, которую изобрел и каковой вооружился как раз для того, чтобы объяснить, зачем после всех сутенеров и проституток взялся за книгу и как ее буду сооружать.

Формула проста, как депутатское желание обогатиться за наш счет: намерение плюс долг минус кривляние (от чего порой, ввиду моего психоэмоционального устройства, удержаться нет мочи).

По обе стороны Цейлона должны знать, что я не писатель – я парень, который готов признаться, что обожает дензнаки, но не готов ради них на мужеложство и признает за собой некоторую устную и письменную беспечность в суждениях на разные темы. Но только некоторую.

Когда в 1993-м, спустя год после приезда в Москву, бросил по ТВ не помню кому: «Пошел ты в жопу, фанерная мразь!» – я стал считаться ходячей погибелью цивилизованного мира.

Сейчас, в разгар густопсовой корпоративщины, про кого-нибудь, про выпускников «Фабрики» той же, сказать, что они не поют, – значит немедля прослыть дерзким.

Клише правят миром. А я ненавижу клише! Я решительно не могу более скрывать, что мой самый высокий в стране, не беря в расчет безусловно превосходящих меня в этом компоненте Медведева, Путина и – на момент написания этих отчаянно мужественных строк – 10-месячного Даниила Отаровича, а вы, говоря обо мне, употребляйте густой мат и двухэтажные комплименты: я заслужил и то и другое.

Хотя я такой же, как все (порежусь – и пойдет кровь), смею надеяться, самую малость умнее выпускника «Фабрики звезд» и всякую секунду помню, что еще в 20 лет знал по-русски только «иди нах…» и «е…ться».

Вы имеете дело с человеком, у которого была Великая мама и был Великий отец, с человеком, ненавидящим в людях апломб. Я существо образцовой жизнерадостности и образцовой депрессивности, живая реликвия каменного века, но при этом феерически выглядящая и острая умом. При этом я маниакальный стилист, и не говорите х… ни, что мой слог не завораживает».