Цзинь Фо отдал сестрам все содержимое своего кошелька. Двое сзади сильно удивились столь щедрому подарку.

Незаметно стало вечереть. Были слышны человеческие голоса. Кто-то пел. Цзинь Фо прислушался. Может, это последняя песня, которую он слышит на земле.

По реке на маленькой лодке плыла молодая девушка и пела:

Цзинь Фо покачал головой. Девушка продолжала петь:

Цзинь Фо безмолвно слушал. Песня заканчивалась:

— Да, девочка, может, и права, — пробормотал Цзинь Фо. — Богатство еще не все! Но и без него жизнь бессмысленна!

Через полчаса наш герой вошел в ворота своего дома. Сыщики остались за оградой. Китаец спокойно отправился к павильону Долгая жизнь, открыл дверь и оказался в небольшом, мягко освещенном помещении. На столике из цельного куска нефрита стоял флакон с растворенным в яде опиумом.

Китаец взял с полки два зернышка дурмана и положил их в длинную трубку, которой обычно пользуются курильщики-наркоманы.

«Черт побери, — подумал Цзинь Фо, — через несколько минут я умру — и никаких эмоций!»

Он поколебался секунду. Потом, бросив трубку на пол, так что она вдребезги разбилась, воскликнул:

— Нет! Я хочу испытать волнение! Я должен! Я хочу! И так будет!

Выйдя из павильона, Цзинь Фо быстрым шагом направился к Вану.

Философ еще не спал. Вытянувшись на лежанке, он просматривал последний номер «Пекинских новостей» и время от времени хмурился — статья в адрес правящей династии Цин[39] была более чем хвалебной.

Цзинь Фо толкнул дверь, вошел в комнату, опустился в кресло и сразу же обратился к другу:

— Ван, я хочу попросить тебя об одной услуге.

— Ты всегда можешь рассчитывать на меня, — ответил философ, отбросив газету.

— Услугу, о которой я попрошу, — сказал Цзинь Фо, — оказывают только один раз.

— Пока не очень понятно.

— Ван, — продолжил Цзинь Фо, — я разорен.

— Ах, вот как! — ответил философ тоном человека, который услышал скорее хорошую, нежели плохую новость.

— Пришло письмо из Сан-Франциско, — продолжал Цзинь Фо. — Оно извещает о банкротстве Центрального банка Калифорнии. Кроме нашего дома и около тысячи долларов у меня ничего не осталось.

— Таким образом, — ответил Ван, внимательно посмотрев на своего ученика, — богатого Цзинь Фо больше не существует?

— Да, Ван, ты говоришь с бедным Цзинь Фо, которого, впрочем, нищета не страшит.

— Хороший ответ. — Ван поднялся с кровати. — Значит, я не напрасно терял на тебя время и силы. До сих пор ты не жил, а лишь существовал — без борьбы, страсти, цели! «Будущее покрыто мраком?! Ну и что! — сказал Конфуций. — Несчастий всегда бывает меньше, чем ожидаешь». Наконец мы сможем сами зарабатывать на чашку риса. И еще Конфуций учит: «В жизни бывают взлеты и падения. Колесо удачи крутится не переставая, и весенний ветер изменчив. Богатый ты или бедный — исполняй свой долг». Ну что, пойдем?

Вскочив с кровати, Ван протянул Цзинь Фо руку. Но тот его остановил:

— Я сказал, что бедность меня не пугает. Однако это только потому, что мне недолго осталось…

— Вот оно что, — внешне Ван оставался невозмутимым, — значит, ты хочешь…

— Умереть!

— Умереть, — спокойно повторил философ. — Человек, решивший покончить с жизнью, не говорит об этом никому.

— Ты прав, — согласился Цзинь Фо, — но смерть все-таки должна вызвать во мне настоящее волнение. Первое и последнее. Когда же я собирался проглотить отравленный опиум, сердце билось так слабо, что я выбросил яд и пришел сюда.

— Дабы пригласить меня в свою компанию, друг мой? — улыбаясь спросил Ван.

— Нет, — ответил Цзинь Фо, — ты должен жить!

— Почему?

— Потому, что именно ты убьешь меня.

При этих словах Ван даже не вздрогнул. Но Цзинь Фо, смотревший философу прямо в глаза, заметил в них вспыхнувший огонек. Что-то проснулось в бывшем тайпине. Вряд ли он колебался. Восемнадцать лет праведной жизни не подавили в нем кровавых инстинктов. Он конечно исполнит волю ученика, отец которого когда-то приютил его! Исполнит!

Искорка в зрачках мудреца погасла так же быстро, как и возникла.

— Так вот о какой услуге идет речь! — произнес он.

— Да! — кивнул Цзинь Фо.

— И как ты себе это представляешь? — Философ казался теперь еще более спокойным.

— К двадцать пятому июня, то есть не позже, чем через пятьдесят дней, когда мне исполнится тридцать два года, я должен умереть. Не важно когда, где и как сие произойдет. Главное, чтобы в каждую из оставшихся мне восьмидесяти тысяч минут я боялся внезапной и, может быть, страшной кончины. Пусть сердце восемьдесят тысяч раз сожмется в страхе и ужасе, и, умирая, я воскликну: вот они, мгновения, до краев заполненные чувством!

Цзинь Фо немного волновался. Философ с серьезным выражением слушал ученика, украдкой бросая взгляд на портрет тайпинского императора.

— Ты выполнишь мою просьбу? Ничто тебя не остановит? — спросил Цзинь Фо.

Жестом философ дал понять, что подобные вопросы неуместны. Тем не менее для вящей убедительности он спросил:

— Таким образом, ты вполне добровольно отказываешься от самого желанного и ценного, что дает Бог, — жизни?

— Да, по собственной воле.

— Без сожаления?

— Без сожаления, — ответил Цзинь Фо. — Жить до старости, чтобы походить на трухлявый пень? Я и богатым этого не желал, став же бедным, хочу еще меньше.

— А молодая вдова из Пекина? — спросил Ван. — Что будет с ней?

— Жизнь со мной сделала бы Лэ У несчастной, смерть же принесет ей состояние.

— Ты об этом позаботился?

— Да. А ты, Ван, получишь по страховке пятьдесят тысяч долларов.

— Вот как! — воскликнул философ.

— И еще одно тебе необходимо знать!

— Что именно?

— Тебя могут привлечь к суду за убийство.

— А, — небрежно махнул рукой Ван, — только идиоты и трусы оставляют следы!

— Нет, Ван, лучше поступим так.

Цзинь Фо подошел к столу, взял бумагу и четким размашистым почерком написал: «Я устал и добровольно ухожу из жизни. Цзинь Фо».

Потом передал листок Вану. Тот сначала тихо вслух прочел написанное, затем громче, в полный голос, и, тщательно свернув бумагу, положил ее в записную книжку, которую всегда носил с собой. В его глазах вновь блеснул огонек.

— С твоей стороны это очень серьезно? — спросил он, в упор глядя на ученика.

— Серьезнее некуда.

— Ну что ж, ты можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо и прощай, Ван.

— Прощай, Цзинь Фо.