Франции был необходим доступ к реке Огайо и ее северным притокам, поскольку этот речной комплекс был единственным эффективным внутренним путем между их поселениями в Канаде и поселениями в долине Миссисипи, в регионе, называемом Страной Иллинойс. Поселения иллинойцев возникли вдоль Миссисипи между слиянием рек Миссури и Каскаския в начале XVIII века, когда широкомасштабные торговцы пушниной, называемые курьерами де буа, основали деревни, не потрудившись предварительно получить разрешение от Новой Франции. Эти деревни процветали как центры земледелия, торговли пушниной и, в конце концов, добычи свинца; к 1710-м годам они снабжали продовольствием новую колонию Луизиана в устье Миссисипи. Французские колониальные администраторы вскоре осознали важность Страны Иллинойса как вершины дуги поселений и индейских союзов, протянувшейся от залива Святого Лаврентия до дельты Миссисипи. Поскольку эта стратегическая система ограничивала демографически обширную территорию британских колонистов областью к востоку от Аппалачей, лишая их доступа к рекам, которые позволяли торговать и путешествовать по внутренним районам континента, она сулила выгоды, выходящие за пределы одной Америки. Как только окружение будет завершено, рассуждали французские дипломаты, британцам придется направить столько военно-морских сил на защиту своих колоний, что они окажутся скованными в Европе. Поэтому для Франции было жизненно важно, чтобы англичане были исключены из страны Огайо. Пока их торговцы, священники и солдаты могли беспрепятственно путешествовать по ней, французам не нужно было напрямую контролировать долину Огайо; более того, поскольку расходы на физическую оккупацию могли оказаться непосильными, французские политики предпочитали, чтобы она оставалась под нейтральным контролем индейцев — при условии, что индейцы долины будут торговать с Францией^[13].

Британцы боялись французского кордона на западе так же сильно, как и французы. Британские имперские чиновники с ужасом думали о том, что растущее колониальное население будет на неопределенное время ограничено землями между Аппалачами и Атлантикой, где демографический рост неизбежно приведет к снижению заработной платы до такой степени, что американцы будут конкурировать с британскими производителями, а не потреблять их товары; правительство Его Величества также не радовалось размещению в Америке дорогостоящих отрядов армии и флота в качестве оплота против французской агрессии. Сами британские колонисты рассматривали Страну Огайо в основном как обширное пространство для будущего заселения — тем более что две энергичные провинции, Виргиния и Пенсильвания, утверждали, что земли Огайо входят в их территориальные пределы. Однако до середины XVIII века невозможность прямого контроля над столь обширным и удаленным регионом ставила под сомнение перспективу англо-американской колонизации к западу от Аппалачей. Соответственно, Страна Огайо стала территорией, на которую англичане стремились оказывать косвенное влияние в ожидании того дня, когда они смогут окончательно ее колонизировать. До тех пор было крайне важно не допустить установления контроля французов над регионом и его водными путями.

Ирокезы были очень рады обратить геополитические тревоги Британии и Франции себе на пользу. Для этого они настаивали на том, что Страна Огайо принадлежит им по праву завоевания: претензии, для которых войны первой половины семнадцатого века послужили убедительным основанием. После обезлюдения Страны Огайо самый западный ирокезский народ, сенеки, использовал верховья Огайо в качестве обширных охотничьих угодий; в конце концов, западные сенеки, известные как минго, обосновались в районе между озером Эри и рекой Аллегейни. Кроме того, с конца 1720-х годов долину Огайо стали заселять зависимые от ирокезов племена шауни и делаваров, двигавшиеся на запад из Пенсильвании под растущим давлением европейской иммиграции в долину Сускуэханны. Онондага назначил старост ирокезских деревень своими представителями в Огайо и уполномочил их говорить от имени местных зависимых народов, а также от имени минго. Эти представители, известные как «полукороли», имели право вести переговоры и получать дипломатические подарки, но они не могли заключать обязывающие договоры без согласия Онондаги. Одним из таких полукоролей был Танагриссон, приемный сенека, который уже в 1747 году жил в качестве старосты деревни в Логстауне (на месте современного Амбриджа, штат Пенсильвания); другим был вождь онейда по имени Скаруади, исполнявший обязанности регента над шауни Огайо. В действительности контроль ирокезов над страной Огайо полностью зависел от того, насколько жители племен минго, шауни и делаваров были готовы сотрудничать с полукоролями, а значит, и от готовности Танагриссона и Скаруади, чей авторитет зависел от их способности сохранять местных последователей, следовать политике, определяемой в далеком Онондага. Несмотря на непрочность своего реального влияния, вожди Большого совета смогли воспользоваться тщательно созданной иллюзией контроля и использовать ее для того, чтобы разыграть англичан и французов в большой игре североамериканской имперской политики^[14].

Контролируя или создавая видимость контроля над страной Огайо, Онондага стала опорой, на которой отношения между французами и англичанами достигли хрупкого равновесия, сохранявшегося на протяжении первой половины XVIII века. Меняя или угрожая изменить свою позицию в пользу одной стороны, Конфедерация вынуждала французов и англичан добиваться ее дружбы или, по крайней мере, дальнейшего неприсоединения. Британцы, не имевшие эффективных связей с какими-либо северными индейцами, кроме ирокезов, были особенно восприимчивы к претензиям Конфедерации на контроль над огромным количеством воинов через ее союзы с дальними индейцами. Например, в то время, когда все ирокезы насчитывали всего около 1100 воинов, а шауни и делавары в долине Огайо насчитывали, возможно, 350 воинов, наиболее осведомленные эксперты по индейцам Пенсильвании сообщали, что ирокезы могут обеспечить верность 9300 воинов среди дальних индейцев^[15].

Картографический империализм. Карта Британской империи в Америке с прилегающими к ней французскими, испанскими и голландскими поселениями (1751) Генри Поппла, согласно пояснительной записке, была выполнена «с одобрения достопочтенных лордов-комиссаров торговли и плантаций» и отражает представления об имперском господстве, сложившиеся в Лондоне после войны короля Георга. Изображая границы британских колоний широкими — южная граница Виргинии простирается за Миссисипи, а северная граница Нью-Йорка достигает Святого Лаврентия — и низводя все остальные европейские колонии до уровня «поселений», Поппл предвидел экспансию в глубь континента. Несмотря на похвалу «большой точности» карты со стороны «доктора Э.Д.М. Халли, профессора астрономии в Оксфордском университете», Поппл смог изобразить внутренние районы лишь приблизительно, основываясь на французских отчетах. Любезно предоставлено библиотекой Уильяма Л. Клементса в Мичиганском университете.

Чтобы заручиться сотрудничеством Онондаги, и французы, и англичане старались поддерживать дружеские дипломатические отношения на условиях Конфедерации, даря подарки. Дары в виде ритуального преподнесения ниток или поясов с бусинами вампум были частью церемоний Великой Лиги с незапамятных времен; вампум, священный носитель информации, был необходим для подкрепления и ратификации слов, произнесенных на совете. Бисерные нити и пояса также составляли центральную часть ритуала межкультурных переговоров между ирокезами и европейцами, но со временем торговые товары значительно дополнили эти ритуальные дары. К середине XVIII века завершение переговоров по договору могло повлечь за собой доставку тонны или более европейских товаров, включая ткани, инструменты, огнестрельное оружие, железные изделия, боеприпасы и спиртные напитки. Такие подарки «скрашивали цепь» дружбы, обеспечивая мануфактурой и предметами потребления народы, которым без них было бы трудно выжить, и служили средством торговли, с помощью которого ирокезские посредники могли получать высококачественные бобровые шкурки от групп, проживающих к северу от Великих озер. Таким образом, Конфедерация использовала его стратегическую ценность, чтобы компенсировать отсутствие прямого доступа к товарным мехам, а также для сохранения контроля над своими делами и землями^[16].