Теперь Лаудун задал Холбурну критический вопрос. Могут ли они «попытаться уменьшить Луисбург с какой-либо вероятностью успеха?». «Учитывая силу противника и другие обстоятельства, — ответил адмирал, — я считаю, что вероятность успеха любой попытки взять Луисбург в это время года невелика». В тот же день, когда Монро наблюдал за тем, как люди Монкальма открывают свои осадные укрепления у форта Уильям Генри, Лаудун приказал начать подготовку к возвращению в Нью-Йорк^[279].

Это было благоразумное решение; более того, учитывая недавнюю казнь адмирала Бинга в расстрельной команде за неспособность сделать все возможное против врага, даже мужественное. Рисковать почти всей регулярной армией в Северной Америке, высаживая ее на мысе Бретон — в конце года, в неопределенную погоду, под угрозой превосходящих военно-морских сил, — отважился бы любой, кроме безрассудного офицера, а безрассудство никогда не входило в число недостатков Лаудуна. Более того, последующий опыт адмирала Холбурна доказал, что он принял мудрое решение. Сопроводив транспорты Лаудуна в Нью-Йорк, Холбурн вернулся в залив Святого Лаврентия, где, усиленный четырьмя новыми кораблями, прибывшими из дома, он ждал, чтобы перебить вражеский флот, когда тот выйдет из Луисбурга. Однако вместо того, чтобы устроить засаду на французов, Холбурн обнаружил, что его эскадра прижата к берегу Кейп-Бретона ураганом, внезапно налетевшим с юго-востока 24 сентября. Через час или два флоту грозило разбиться вдребезги о скалы, когда на следующий день ветер наконец-то стих и стал дуть с юго-запада; но даже в этом случае шесть линейных кораблей были снесены, а один полностью уничтожен. Только три корабля смогли вернуться в Англию. Остальные, поврежденные и непригодные для плавания, отправились в Галифакс для ремонта. Французы, переждав шторм в укрытии гавани Луисбурга, в октябре отплыли в Брест^[280].

К тому времени лорд Лаудун вернулся в Нью-Йорк и с присущей ему энергией и прилежанием пытался возобновить застопорившиеся военные действия в условиях вновь возросшего недовольства колонистов. Его первой задачей было отнять военную инициативу у французов, которые провели единственную успешную наступательную операцию в Америке с 1755 года. Лаудун сразу же приступил к выполнению этой задачи и 17 октября смог сообщить герцогу Камберлендскому о своих планах зимней кампании против Тикондероги. Как он объяснил, после его возвращения не было времени на восстановление форта Уильям Генри, а на это и строительство флота лодок ушла бы большая часть предстоящего лета. Поэтому он намеревался лишь дождаться первых устойчивых морозов, прежде чем отправиться с четырьмя тысячами регулярных войск и егерей из форта Эдвард к озеру Джордж, а затем по льду с легкими пушками и мортирами атаковать небольшой зимний гарнизон форта Карильон^[281].

Этот план, вдохновленный попыткой Риго захватить форт Уильям Генри, мог бы действительно удаться, если бы морозы не пришли поздно (в феврале) и с таким количеством снега (три фута), что экспедиция не смогла бы продолжить работу. Тем временем у Лаудуна было более чем достаточно дел. Ему приходилось вести переписку с правительствами северных колоний, приказывая им набрать егерей для зимней кампании (те отнеслись к этому без энтузиазма); с новым губернатором Массачусетса Томасом Поуналлом, который недавно рассорился с ним из-за вопроса о расквартировании и, похоже, стремился превзойти даже Уильяма Ширли в качестве подрывника власти Лаудуна; и с губернатором Мэриленда Шарпом, который не смог навести порядок в своем собрании после его возмутительного неповиновения приказу Лаудуна о гарнизоне форта Камберленд. Более того, проблемы с набором в регулярные полки требовали его постоянного внимания, поскольку колонисты во всех провинциях от Мэриленда до Нью-Гэмпшира не только отказывались записываться в добровольцы, но и досаждали вербовщикам. Возможно, военные унижения в Освего и форте Уильяма Генри сфокусировали народное негодование на красных мундиров, а может быть, сработали силовые и оскорбительные методы самих вербовщиков. Во всяком случае, сопротивление проявилось повсеместно, и осенью и ранней зимой 1757 года в Делавэре, Коннектикуте, Массачусетсе и Нью-Гэмпшире вспыхнули бунты против рекрутов. (В Нью-Гемпшире, где толпа, размахивая топорами, преследовала одного офицера и его отряд на протяжении четырех миль, насилие было настолько сильным, что Лаудун навсегда прекратил вербовку в этой провинции)^[282].

Вдобавок ко всему, необходимо было спланировать четыре новые экспедиции на следующий год — процесс, требующий сотен часов сбора информации, анализа, написания текстов — практически все это Лаудун делал сам — и препирательств с провинциалами. По мере того как длилась зима 1758 года, Лаудуну становилось все труднее заручаться согласием губернаторов и ассамблей различных колоний. В феврале комиссары, представляющие собрания колоний Новой Англии, собрались в Бостоне, в отсутствие Лаудуна и без его разрешения, чтобы определить количество людей, которых они будут поставлять в следующем году. В ответ он был вынужден созвать всех губернаторов Новой Англии на встречу в Хартфорде и установить закон: их ассамблеи будут поставлять людей в соответствии с квотами, которые он продиктует, а не количество, определяемое по прихоти законодателей. К его изумлению, губернаторы оказались непокорными и в итоге сотрудничали лишь на минимальном уровне^[283].

При всей своей энергии Лаудун находил свою работу все более и более утомительной, все более и более обременительной. «Моя ситуация», — писал он своему родственнику герцогу Аргайллу в феврале, -

Вот что, я раб бизнеса больше, чем кто-либо из живущих, поскольку мне приходится управлять не только делами армии как солдату, но и тем, что они разделены на три или четыре места и каждое нужно обеспечивать, не имея ни одного человека, который мог бы мне помочь, кроме генерал-майора Аберкромби, или посоветоваться с ним, а он очень часто находится на расстоянии от меня в то время, когда мне больше всего нужен его совет.

Кроме того, мне приходится вести вечные переговоры с правительствами, расположенными на расстоянии 1500 миль, где каждый день рождаются не только новые планы, которые влияют на несение службы, но и встречаются всевозможные противодействия в ней. Так что мои дела начинаются каждый день, как только я встаю с постели, и длятся с этого времени до обеда, а потом до девяти вечера, и так изо дня в день, без перерывов и даже не позволяя себе никаких развлечений, и это из-за нехватки помощи для меня.

Только в одном отношении эти жалобы были преувеличены, поскольку неутомимому шотландцу действительно удавалось иногда выкроить час для развлечений: его личные счета показывают, что за только что прошедшую рождественскую неделю он и его гости каким-то образом нашли время употребить «девятнадцать дюжин бутылок кларета, тридцать одну дюжину мадеры, дюжину бургундского, четыре бутылки портвейна и восемь — рейнского»^[284].

То, чего Лаудун не знал, когда пил за здоровье короля и смятение французов, должно было побудить его пить еще глубже, чем он пил. За десять дней до Рождества Уильям Питт решил освободить Лаудуна от его обязанностей и, более того, изменить политику, с помощью которой он делал все возможное для ведения войны. Содержание новых мер Питта и степень их отличия от прежних останутся неясными еще несколько месяцев, поскольку официальное уведомление о них поступит в колонии только в марте. На самом деле Питт уже больше года обдумывал новый подход к войне. Однако только с осени 1757 года, когда новости о бедствиях в Северной Америке обрушились на Уайтхолл вместе с сообщениями о еще более худших событиях в Европе, его позиции достаточно укрепились, чтобы воплотить их в жизнь^[285].

Питт смог изменить курс в последние дни 1757 года, потому что последние события изменили баланс сил в британском правительстве, укрепив его позиции за счет уничтожения влияния его противника, герцога Камберленда. Решающим событием в этой, по общему мнению, худшей череде катастроф войны стала капитуляция Камберленда 8 сентября перед французами, которые загнали его и ганноверскую армию, которой он командовал, в ловушку между реками Аллер и Эльба. Будучи почти окруженным и не имея никаких перспектив выйти к морю, где британский флот мог бы пополнить его запасы, Камберленд попытался извлечь выгоду из безнадежного положения, договорившись о капитуляции на условиях, которые спасли бы его армию. Французский командующий — Луи-Франсуа-Арман де Плесси, герцог де Ришелье, победитель Минорки — согласился провести переговоры в деревне Клостер-Зевен.