Действительно, Монкальм, его офицеры и отцы-миссионеры, сопровождавшие индейцев экспедиции, приложили немало усилий, чтобы вернуть пленников, начиная с десятого числа, а генерал-губернатор Водрёй делал все возможное, чтобы перехватить воинов, возвращавшихся в Монреаль, чтобы выкупить пленников. Благодаря всем этим напряженным усилиям к концу августа было выкуплено не менее двухсот пленников, обошедшихся короне в среднем в 130 ливров и тридцать бутылок бренди на каждого. Затем последовали другие выкупы, по частям, а также несколько побегов. С учетом тех, кто умер, не дождавшись возвращения, и сорока человек, которые были усыновлены в индейские семьи и отказались возвращаться, к 1763 году в британские колонии не вернулись около двухсот пленников^[264].

Гуманитарные и практические соображения заставляли Монкальма и Водрёйя стремиться вернуть пленных. Монкальм отчаянно хотел сохранить целостность процедуры капитуляции, поскольку как офицер, гарантировавший безопасность сдавшегося гарнизона, он был бы лично опозорен любым нарушением условий капитуляции. Кроме того, как он отчетливо понимал, англичане не будут склонны проявлять великодушие по отношению к французскому гарнизону в будущем, если когда-нибудь одержат верх; и он не мог позволить себе раззадорить столь потенциально могущественного врага, показавшись ему санкционировавшим нецивилизованные военные действия. Что касается генерал-губернатора, то Водрёй надеялся свести к минимуму ущерб, нанесенный франко-индейским отношениям эпизодом, который индейцы расценили как предательство доверия, а Монкальм (с таким же убеждением) — как свидетельство неистребимой дикости. Водрёй, убежденный в том, что индейские союзы являются ключом к успешной обороне Канады, понимал, что ужасающие последствия победы при форте Уильям Генри грозят двумя одинаково страшными последствиями: индейцы больше не станут добровольно предлагать свои услуги, а если и станут, то Монкальм откажется их использовать. Поэтому он сделал все возможное, чтобы умиротворить и главнокомандующего, выкупив как можно больше пленных, и индейцев, предложив самые щедрые условия, какие только мог себе позволить. Он также делал все возможное, чтобы не замечать таких неприятных инцидентов, как ритуальное поедание пленника возле Монреаля 15 августа^[265].

В итоге жестокое продолжение победы Монкальма обернется поражением всех усилий Водрёйя по спасению отношений с индейцами и воплощением худших опасений Монкальма относительно мести Британии. Никогда больше индейские союзники не перейдут под знамена Франции, как это случилось в 1757 году. Западные индейцы слишком поздно узнают, что англичане и провинциалы при Уильяме Генри болели оспой, а значит, пленники, скальпы и одежда, которые они привезли, несли в себе семена великой эпидемии, которая опустошит их родные земли. Ни один воин из pays d'en haut больше не помогал Монкальму, и даже новообращенные из миссий Святого Лаврентия неохотно брались за топор. В следующих кампаниях Монкальм будет опираться на регулярные войска и канадцев, чтобы противостоять регулярным войскам и провинциалам британцев, все больше сражаясь в европейском стиле, который он предпочитал. Но хотя после 1757 года конфликт в этом смысле станет европеизированным, британские офицеры никогда не будут склонны оказывать воинские почести французским войскам. В то же время возмущение провинциалов по поводу «резни в форте Уильям Генри» подпитывало и без того яростную антикатолическую традицию в Новой Англии и усиливало неизбирательную англо-американскую ненависть к индейцам^[266].

Но хотя падение форта Уильям Генри стало переломным моментом в войне, его долгосрочное значение в 1757 году оставалось скрытым. И американские колонисты, и британские министры рассматривали его как еще одно унижение, еще один пример военной несостоятельности в длинной, удручающей череде поражений, в которую превратилась война. Однако два события, последовавшие за капитуляцией, всех последствий которых никто в британской Северной Америке не понимал, предвещали важные аспекты того, что должно было произойти. Первым было решение Монкальма не атаковать форт Эдуард.

После победы Монкальма, казалось бы, ничто не мешало ему следовать по дороге, указывающей на следующую логическую цель, но он предпочел разрушить форт Уильям Генри и вернуться в форт Карильон. Уэбб испытал огромное облегчение, не понимая почему. У Монкальма фактически не было другого выбора, кроме как отступить, поскольку он был ослаблен как потерей своих индейских сторонников — то есть своего главного источника разведданных, — так и острой нехваткой провизии. В 1756 году в Новой Франции случился катастрофический неурожай; Монкальму пришлось отложить отплытие из форта Карильон до тех пор, пока из Франции не прибудет необходимое продовольствие. Не имея возможности начать кампанию до самого конца июля, он не мог медлить с освобождением канадских ополченцев, составлявших более половины неиндейских войск на осаде, поскольку им срочно требовалось вернуться домой к сбору урожая. Однако даже их скорейшее увольнение не предотвратило дальнейших бедствий, ведь урожай 1757 года станет одним из самых худших в истории Канады. Особенно плохие условия были в окрестностях Монреаля, который обычно называли «житницей Канады», а также домом для многих ополченцев, служивших в экспедиции. К концу сентября жители Монреаля жили на полфунта хлеба в день, а жители Квебека — на половину этого. Никто, размышляя о военных перспективах Новой Франции, не мог отделаться от вывода, что без провизии из Европы колония вскоре станет непригодной для обороны^[267].

Вторым событием, сопровождавшим падение форта Уильям Генри, стала столь же значительная, но столь же незаметная мобилизация тысяч ополченцев из провинций Новой Англии. В ответ на неистовый призыв Уэбба о помощи, с 7 по 10 августа Коннектикут призвал пять тысяч человек из своих полков ополчения — примерно четверть всех ополченцев колонии — сформировал их во временные роты и отправил на защиту форта Эдвард. Ответ Массачусетса был не менее впечатляющим. Получив первые призывы о помощи, губернатор Пауналл приказал четырем самым западным полкам ополчения отправиться в Нью-Йорк и предупредил все двадцать шесть батальонов провинции «держать себя в готовности к походу по минутному предупреждению». 8 августа он «приказал подняться всем конным войскам и четвертой части ополченцев провинции» и начал собирать артиллерийский обоз, а также склады с провизией для их поддержки. С 9 по 12 августа более семи тысяч массачусетских ополченцев покинули свои дома и начали поход к форту Эдвард. Из-за большого расстояния, которое нужно было преодолеть, ни один из них не прибыл до сдачи форта Уильям Генри, но вскоре после этого они стали прибывать в таком количестве, что Уэбб был не в состоянии их прокормить и контролировать. Как только стало ясно, что французы не наступают на его пост, Уэбб распустил ополченцев в форте и отправил курьеров, чтобы те повернули назад. Тем не менее, к 12 августа за стенами форта Эдвард находилось не менее 4239 жителей Новой Англии^[268].

Такая реакция стоила северным провинциям огромных денег, ведь рядовые ополченцы на действительной службе зарабатывали в день в два раза больше, чем провинциальные солдаты того же звания. Общая сумма расходов на содержание коннектикутского ополчения в полевых условиях в течение восемнадцати дней тревоги равнялась одной трети расходов на все его операции в 1757 году. И все же, несмотря на расходы и логистические трудности, связанные с мобилизацией значительной части мужского населения в кратчайшие сроки, северные провинции продемонстрировали способность реагировать на чрезвычайные военные ситуации, не имеющую аналогов в англоязычном мире^[269].

Несмотря на то, что после этой великой мобилизации колониальные правительства продолжали осознавать ее бесполезность и дороговизну, а регулярные офицеры склонны были игнорировать или отмахиваться от нее, считая, что она не повлияла на исход кампании, реакция провинций Новой Англии стала неопровержимым доказательством готовности колонистов к борьбе. Тревога доказывала, что недостаток народной мотивации или военных ресурсов не мог объяснить растущую несговорчивость ассамблей Новой Англии. Если бы только удалось найти средства для их использования и найти способ эффективно направлять их, то энергия и рабочая сила северных колоний в одиночку могли бы изменить стратегический баланс в Северной Америке. Но как их задействовать и как их направить, оставалось проблемой, которая была еще очень далека от решения.