И все же, обеспокоенные видом и звуком приземистого, раздраженного шотландца, который требовал от них письменного объяснения, почему они не желают отдавать себя под его командование, Уинслоу и его офицеры стояли на своем. Что касается его самого, Уинслоу ответил: «Ваша светлость может быть уверена, что я всегда буду готов подчиняться вашим приказам». Его сослуживцы, продолжал он, «готовы и желают действовать совместно с войсками его величества и передать себя под командование вашего сиятельства, который является главнокомандующим; так что условия, согласованные и установленные несколькими правительствами, к которым они принадлежат и на которых они были подняты, не будут изменены.» Чтобы не было ошибки, на следующий день один из подчиненных Уинслоу предоставил Лаудуну список «условий, на которых были подняты провинциальные войска, находящиеся сейчас на марше к Краун-Пойнту»^[181].

Поскольку провинциалы ясно дали понять, что прежде чем покориться, они подадут в отставку, а у Лаудуна не было возможности защищать границу озера Джордж без них, главнокомандующему оставалось только искать компромисс, чтобы сохранить лицо. И это не радовало его. В конце концов, он согласился на то, чтобы каждый из офицеров подписал официальное письменное обращение к королю, в обмен на которое тот пообещал, что разрешит им продолжить экспедицию без введения регулярных войск или непосредственного регулярного командования. К 19 августа провинциалы вернулись в форт Уильям Генри и снова готовились к отплытию в Тикондерогу и Краун-Пойнт^[182].

Теперь Лаудун писал яростные отчеты в Уайтхолл и герцогу Камберлендскому, подробно описывая бесчинства, которые творили Ширли и его приспешники, массачусетские офицеры. И все же, даже когда он писал, главнокомандующий начал понимать, что не только Ширли был причиной этих проблем. После месячного знакомства с американцами Лаудуну уже стало ясно, что у них нет должного чувства подчинения официальной власти. Жители Новой Англии, болтающие о контрактах, были хуже всех; даже их законодательные органы настолько не доверяли его авторитету, когда он пытался рационализировать систему снабжения провинций, что отказывались сотрудничать, пока не убедятся, что он не пытается использовать снабжение в качестве предлога для получения прямого контроля над провинциальными войсками. В Америке действительно происходило нечто большее, но он не знал, как это назвать^[183].

Лаудун не понимал — потому что человек его происхождения, класса и положения не мог понять, — что жители Новой Англии так упорно придерживаются договорных принципов и, похоже, так мало заботятся об эффективности и профессионализме, потому что они понимали военные обязательства и идеалы иначе, чем он. Если они воспринимали кампанию против французов и индейцев как функцию соглашений, открыто заключенных между солдатами и провинцией, которая их наняла, то это было потому, что многое в культуре жителей Новой Англии, потомков пуритан XVII века, было основано на заветных отношениях, а значит, на строгом соблюдении договорных обязательств. Более того, если жители Новой Англии не хотели, чтобы их солдаты подвергались строгой дисциплине войск Его Величества, то это объяснялось тем, что сравнительно нестратифицированное общество Новой Англии, когда от него требовалось создать такие большие армии, как в 1755 и 1756 годах, не могло создать такие армии, какие были у современных европейских государств.

Учитывая социальную конфигурацию своих провинций, правительства Новой Англии просто не могли формировать войска по образцу британской армии из экономически маргинальных людей под руководством своих социальных начальников. Вместо этого провинциям приходилось назначать офицерами тех простых фермеров и торговцев, которые могли наиболее эффективно убедить молодых людей из своих городов отправиться за ними в годичную кампанию. Чаще всего это означало, что новобранцы служили в ротах, которыми командовали старшие соседи или родственники; в большинстве случаев между офицерами и теми, кого они зачисляли в армию, существовали какие-то личные узы или, по крайней мере, предварительное знакомство. Таким образом, среди провинциалов отношения гражданского общества напрямую переносились в военную жизнь, сокращая ту огромную социальную пропасть между офицерами и рядовыми, которая в профессиональных европейских войсках была едва заметной. Ожидать, что офицеры такой армии будут подчинять своих людей строгой дисциплине, требуемой регламентом Его Величества, означало ожидать невозможного. Ни контрактное понимание военной службы, ни тесные социальные связи между офицерами и солдатами не позволяли этого.

Поскольку подобные обстоятельства совершенно не соответствовали опыту Лаудуна как аристократа и профессионального офицера, а армия, которую они породили, была настолько аномальной, если судить по стандартам профессионализма, установленным британской армией, что вряд ли стоит удивляться тому, что главнокомандующий обрушился на жителей Новой Англии. Однако прошло не так много времени, прежде чем Лаудун осознал, что жители Новой Англии были лишь худшими из худших. Летом 1756 года по всей колонии местные власти и провинциальные ассамблеи отказывались предоставлять надлежащее жилье для войск Его Величества. Ширли избежал проблемы с жильем, заплатив за комнату и пансион сумму, равную рыночной арендной плате: его ордера на «шлеп-гелт» (так называлось пособие на питание и расквартирование) помогли опустошить военный сундук до того состояния, в котором он находился к концу его пребывания на посту верховного главнокомандующего. Лаудун не хотел идти на такие возмутительные меры и настаивал на том, чтобы колонисты предоставляли четверти на его условиях или столкнулись с последствиями. К его изумлению и досаде, сопротивление было таким сильным, что даже в Олбани, его штаб-квартире, ему пришлось применить вооруженную силу, чтобы обеспечить жильем своих людей и офицеров^[184].

Лаудун не мог понять нежелания колониальных граждан предоставить жилье солдатам, которых за огромные деньги отправили так далеко, чтобы защитить их. Все, что он слышал от людей, выступавших против него, таких как мэр Олбани и шериф округа Олбани, были проповеди о том, что английский Билль о правах гарантирует свободу от произвольного размещения войск как одно из самых заветных прав англичан. Ни один из встреченных им американцев, казалось, не понимал концепции самопожертвования, служения общему делу; напротив, не было недостатка в американцах, готовых разграбить королевский кошелек. Результатом для лорда Лаудуна стало постоянное разочарование и нарастающий гнев. «Задержки, с которыми мы сталкиваемся, — писал он в отчаянии Камберленду, — при несении службы во всех частях этой страны, огромны; они присвоили себе то, что они называют правами и привилегиями, совершенно неизвестными в родной стране, и [они] используются ни для чего, кроме как для того, чтобы оградить их от предоставления какой бы то ни было помощи для несения службы, и отказывают нам в квартирах»^[185].

Америка была местом, где «оппозиция [королевской власти] исходит не от низших слоев населения, а от ведущих людей, которые поднимают спор, чтобы иметь заслуги перед другими, защищая свои свободы, как они их называют». Магистраты не могли применять закон против народной воли; «отсюда и не существует никакого закона, господствующего в настоящее время здесь, с которым я встречался, кроме правила, которое каждый человек желает установить для себя». Сами губернаторы были просто «ничтожествами», потому что провинциальные собрания были их хозяевами;

они продали всю прерогативу короля, чтобы получить свое жалование; и пока вы не найдете фонд, независимый от провинций, для оплаты губернаторов и новой модели правительства, вы ничего не сможете сделать с провинциями. Я знаю, что в Лондоне говорили, что сейчас не время; если вы отложите это до мира, у вас не будет силы, чтобы провести здесь какие-либо Британские Акты Парламента, ибо, хотя они не осмелятся зайти так далеко со мной, меня уверяют офицеры, что нередко жители этой страны говорят, что они были бы рады видеть любого человека, который осмелится провести здесь Британский Акт Парламента^[186].