Однако в Виргинии и Мэриленде, табачных провинциях, где коммерческое сельское хозяйство просуществовало дольше всего в Америке, натуральное хозяйство не давало надежной гавани для отступления. В прибрежных графствах вдоль Чесапикского залива последствия послевоенной депрессии были такими же тяжелыми, как в любом северном городе. Табачные плантаторы испытывали серьезные трудности примерно с 1750 года. Сначала изменения на международных рынках дестабилизировали нормальные колебания уровня цен на табак, к которым плантаторы привыкли; затем, во время войны, серия неурожаев усугубила проблемы со сбытом на монопольном табачном рынке Франции. Однако, несмотря на эти обстоятельства, легкая кредитная политика лондонских купеческих домов способствовала тому, что дворяне продолжали потреблять высококачественную английскую продукцию. Плантаторы, чьи детальные знания о производстве табака с лихвой перекрывались незнанием международных рынков и даже остатков на собственных счетах, закладывали еще не посаженный урожай, чтобы поддержать экстравагантные вкусы. Затем последовал рост обменных курсов в 1762 году, и плантаторы внезапно обнаружили, что их английские купцы-кредиторы больше не хотят позволять им откладывать платежи, предлагая кредит под продажу будущего урожая. Так, один плантатор, чья служба против французов и индейцев едва ли подготовила его к сражению с лондонскими кредиторами, встретил новость о Парижском договоре лишь выражением надежды на облегчение: «Мы очень рады заверениям о мире, который, как можно надеяться, продлится еще долго, и торговля табаком снова войдет в легкое и регулярное русло, к взаимной выгоде всех заинтересованных сторон»^[763].

То, что полковник Джордж Вашингтон так прозаично отреагировал на самый славный мир в истории Великобритании, может показаться удивительным, но на самом деле его комментарий отражал взгляды его класса так же точно, как и его собственные недавние переживания и заботы. С того момента, когда в 1759 году он женился на Марте Кьюстис и объединил их поместья в одно из выдающихся владений в Северной Виргинии, все, к чему прикасался Вашингтон, превращалось в медь. Ему неоднократно не удавалось вырастить прибыльный урожай табака. В Лондоне его лист приобрел непоколебимую репутацию посредственности. Между тем расходы на поддержание образа жизни великого плантатора, содержание рабской рабочей силы и нескольких плантаций оказались непосильными. Его собственные должники — бывшие товарищи по оружию, которые без колебаний обращались к нему за займами, соседи, с которыми он вел счеты, арендаторы, задолжавшие ему арендную плату, — платили медленно, а иногда и вовсе не платили; однако он был слишком скован ожиданиями джентльменского поведения, чтобы отказать в займе, когда его просят, или настойчиво надавить на должника, когда наступает срок оплаты. К 1763 году Вашингтон оказался глубоко погрязшим в долгах, сомневался в том, что когда-нибудь сможет выпутаться, выращивая табак, и метался в поисках выхода из затруднительного положения. В этом он был абсолютно типичен для своих коллег-плантаторов и отличался от них лишь тем, что начал предпринимать усилия по экономии. В результате Вашингтон никогда не столкнется с такими впечатляющими неприятностями, как его коллега, полковник 2-го Виргинского полка Уильям Берд III. К тому времени, когда виргинцы впервые ощутили на себе последствия амстердамской паники 1763 года, долг Вашингтона, вероятно, не превышал двух тысяч фунтов, а вот Берд был на пути к тому, чтобы набрать двадцать тысяч фунтов обязательств, которые он никогда не погасит^[764].

Реакция плантаторов на экономический стресс в чем-то напоминала реакцию северных купцов. Как и Томас Риш, который предпочитал рисковать, а не ликвидировать активы, чтобы расплатиться с кредиторами, большинство плантаторов старались не продавать землю или рабов, чтобы уменьшить свои долги, а искали другие способы освободиться от кредиторской хватки. Некоторые, разочаровавшись в табаке как культуре, которая, казалось, приводила только к росту долгов, начали искать другой основной продукт для выращивания. Другие экспериментировали с плантациями. Многие погрузились в спекуляцию землей, которая всегда обеспечивала виргинским джентльменам значительную часть их доходов, и никогда так, как во время падения цен на табак^[765].

Вашингтон испробовал все три метода. В 1764 году он начал экспериментировать с выращиванием пшеницы — культуры, которая быстро вытесняла табак на побережье Чесапикского моря в Мэриленде, — сначала осторожно, затем все более уверенно, пока не отказался от табака в его пользу. Он также начал перегонять бренди из персикового сидра: теперь уже не только для домашнего потребления, но и на продажу. Но больше всего он спекулировал землей. В тот же день, когда воины чиппева захватили форт Мичилимакинак (3 июня 1763 года), хозяин Маунт-Вернона присоединился к восемнадцати своим коллегам-джентльменам в новой компании, ограниченной пятьюдесятью акционерами и созданной для приобретения прав на земли на реке Миссисипи. Многие из этих партнеров ранее были компаньонами в Компании Огайо. Но то предприятие, организованное с целью получения прав на 200 000 акров земли, было ничтожным по сравнению с этим. Каждый член новой Миссисипской компании рассчитывал получить 50 000 акров из почти 4 000 квадратных миль (2 500 000 акров), которые компания планировала приобрести. Для этого каждый партнер выделил деньги на содержание агента, который должен был представлять компанию в Лондоне до тех пор, пока ему не удастся убедить Тайный совет выдать грант. Тем временем Вашингтон все глубже погружался в другую, местную спекулятивную схему. Его целью было приобретение Большого болота (Great Dismal Swamp) — около 650 квадратных миль метко названных болот на границе между Виргинией и Северной Каролиной. Он убедил себя, что этот последний крупный незанятый участок вблизи побережья даст десятки тысяч акров пригодной для продажи земли, если его осушить. Поэтому большую часть осени 1763 года он провел, осматривая территорию, уговаривая других стать партнерами в этом предприятии и организуя предварительные изыскания^[766].

Хотя Вашингтон был необычайно активным земельным спекулянтом, в спекуляции как реакции на тяжелые времена в начале 1760-х годов не было ничего нетипичного. Еще до того, как компания Миссисипи и предприятие на болоте Грейт-Дисмал начали действовать, компания Огайо отправила своего агента в Лондон в попытке возродить себя. Одновременно ее старый соперник, компания «Лоял», пыталась возродить свои довоенные права на 800 000 акров земли в Кентукки, к югу от реки Огайо. И это были только самые крупные партнерства: отдельные джентльмены и неформальные родственные объединения постоянно спекулировали землями, расположенными ближе к дому, хотя бы потому, что мало во что еще можно было вложить деньги, чтобы получить хоть какую-то отдачу. Виргинцы не были единственными колонистами, которые рассматривали спекулятивные предприятия как разумную реакцию на неспокойную послевоенную экономику. Известные и не очень известные колонисты повсюду с одинаковым рвением занимались спекуляцией землей, руководствуясь теми же мотивами: это была азартная игра против невзгод, шанс вернуть утраченные или ускользающие позиции. Примеры таких попыток можно найти в большинстве колоний, но два наиболее показательных — в Пенсильвании и Коннектикуте.

В декабре 1763 года, перед тем как покинуть Филадельфию со сложной миссией, призванной служить интересам сэра Уильяма Джонсона и его самого, Джордж Кроган договорился представлять интересы дюжины или около того крупнейших индейских торговцев Пенсильвании — «Страдающих торговцев», как они себя называли в свете убытков, понесенных в 1754 и 1763 годах. Оказавшись в Лондоне, Кроган не только консультировал Галифакса по поводу его комплексного плана реформирования индейской торговли, но и пытался убедить Торговый совет предоставить ему 200 000 акров земли в долине Мохок в обмен на его участок у форков Огайо (сейчас он находится за Линией прокламации). Поскольку совет отказался одобрить его заявку на компенсационный нью-йоркский грант и поскольку вскоре стало ясно, что парламент никогда не выделит специальных ассигнований для покрытия убытков Страдающих торговцев, Кроган изменил свою позицию, выступив за создание новой колонии на восточном берегу Миссисипи, между реками Иллинойс и Огайо. К моменту отплытия в Америку в сентябре 1764 года он разработал план, который должен был превратить прошение Страдающих торговцев о компенсации в претензию на западные земли в предполагаемой колонии Иллинойс, и завел необходимые знакомства в Лондоне, чтобы поддержать проект в свое отсутствие. Одним из этих людей был представитель Пенсильванской ассамблеи Бенджамин Франклин, который станет одним из главных сторонников иллинойского предприятия. Другим был достопочтенный Энтони Бэкон, член парламента от Эйлсбери, торговец, заядлый охотник за американской прибылью и архитектор Закона о валюте 1764 года. Следующие четыре года Кроган посвятил неустанному, хотя и безуспешному, продвижению иллинойского предприятия. В той или иной форме он останется приверженцем этой идеи до конца своей жизни^[767].