Наконец, закон ужесточил расхлябанные процедуры американской таможенной службы, обязав купцов и капитанов судов вносить залог (тысячу фунтов для судов менее ста тонн, две тысячи фунтов для более крупных судов), чтобы гарантировать соблюдение закона, и создав сложную систему документации для предотвращения мошенничества. Даже в каботажной торговле, которая никогда не подвергалась тщательному регулированию, таможенники отныне должны были заверять содержимое судов перед отплытием и заносить его в опечатанные «кокеты». По прибытии в пункт назначения капитан должен был предъявить кокетку таможенному инспектору, который вскрывал ее и сравнивал с грузом; любое расхождение между содержимым трюма и кокетки становилось основанием для судебного преследования, штрафов и лишения залога, внесенного в порту посадки. Подобные процедуры уже давно использовались в Британии, где целые стаи таможенников, подпрапорщиков и клерков досматривали грузы и отслеживали бумажную работу, поддерживающую систему. Однако это было первое систематическое распространение облигаций и кокеток на межколониальную торговлю, где таможенный персонал был немногочисленным, а документация — рудиментарной. Очевидно, что для обслуживания новой системы потребуется больше чиновников, но Гренвилл ожидал, что повышение эффективности сбора платежей и предотвращение контрабанды с лихвой окупят увеличение численности персонала^[744].

Если эти принудительные меры были кнутом, который правительство могло использовать, чтобы заставить контрабандистов подчиниться, то положения закона, устанавливающие новые пошлины, предлагали несколько морковок, чтобы побудить британских производителей и купцов поддержать законопроект, а также то, что Гренвилл считал очень важным подсластителем, чтобы заманить американцев принять его. Морковка включала в себя отмену «обратного выкупа», или таможенных скидок, которые ранее предоставлялись на некоторые тонкие азиатские и европейские ткани, реэкспортируемые в колонии через Британию, и добавление новых пошлин в два или три шиллинга за фунт на все иностранные шелка, ситец и постельное белье, которые будут реэкспортироваться в будущем. Предполагалось, что это приведет к повышению цен в колониях на текстиль, произведенный за пределами Британских островов, и, следовательно, побудит колонистов потреблять еще больше тканей британского производства. Аналогичным образом, новые сборы в размере одного фунта двух шиллингов за центнер с «иностранного белого или глинистого сахара» — выращенного и очищенного во французской Вест-Индии — в дополнение к прежней пошлине в пять шиллингов дадут британским производителям сахара еще большее преимущество в материковых колониях. Гренвилл ожидал, что ни один из этих налогов не принесет значительных доходов, а скорее будет функционировать так, как всегда функционировали пошлины, взимаемые в соответствии с Навигационными законами, удерживая торговлю внутри империи и создавая привилегированный рынок для британских товаров и мануфактур в колониях. Поэтому вполне предсказуемо, что как члены парламента, связанные с производителями сукна, так и те, кто был заинтересован в производстве сахара в Вест-Индии, с энтузиазмом поддержали этот закон. Однако случай с новым налогом на Мадейру был более сложным и менее предсказуемым с точки зрения ожидаемых последствий. Почему Гренвилл считал, что повышение цены на самое популярное вино в Америке будет работать на благо колоний, показывает его тонкую концепцию имперской торговли и предполагает, почему колонистам было трудно разглядеть в Законе об американских пошлинах те преимущества, которые он считал очевидными.

Наряду с аппетитом к высококачественным потребительским товарам, в течение XVIII века американцы испытывали огромную жажду к мадере, которую они беспошлинно импортировали с португальских Винных островов в обмен на изделия из дерева и рыбу. Закон об американских пошлинах ввел новый налог в размере семи фунтов стерлингов на каждый тун — бочонок объемом около 252 галлонов, ввозимый в Америку непосредственно с Винных островов. В отличие от этого, вина, импортируемые из Британии (например, мадера, поставляемая в колонии через склады британских виноторговцев), облагались налогом в размере всего десяти шиллингов за тун. Очевидным результатом стало бы сокращение прямой торговли между колониями и Португалией, увеличение доходов британских оптовых торговцев вином, повышение цен на вино в колониях и поступление средств в казну^[745].

Важно отметить, что Гренвилл также рассчитывал, что эта мера поощрит колонистов пить ром, дистиллированный в Америке, поскольку алкоголь в таком виде теперь будет иметь больше сравнительных ценовых преимуществ, чем когда-либо. Параграф 28 акта прояснил мотивы Гренвилла для всех, кто так же, как и он, представлял себе систему атлантической торговли, поскольку это положение полностью исключало ввоз в Америку французского вест-индского рома. Французы во Франции пили мало рома, и пока виноград продолжал расти, никогда не пили. Поэтому, как только винокуры Мартиники и Гваделупы лишатся доступа к большому американскому рынку, у них не останется иного выбора, кроме как прекратить производство рома и продавать свою патоку по дешевке американским винокурам; не имея других покупателей, они не будут иметь альтернативы. По сути, рыночные силы вынудили бы французских производителей патоки субсидировать производство рома в британских колониях. Таким образом, в паутину новых пошлин была вплетена выгода для американских производителей рома, которая — вместе с последним набором положений — как надеялся Гренвилл, принесет самые значительные таможенные доходы из всех^[746].

Третьим аспектом Закона об американских пошлинах было снижение пошлин на патоку, ввозимую в колонии из французской Вест-Индии, и это составляло суть плана Гренвилла. Это снижение признавало неэффективность старых правил торговли патокой и было направлено на использование изменений, которые принесла война. Закон о патоке от 1733 года был направлен на предотвращение потребления патоки из французской Вест-Индии в Британской Северной Америке путем введения запретительного налога в размере шести пенсов на каждый импортируемый галлон. Цель заключалась в том, чтобы исключить ввоз французской патоки в Северную Америку и поощрить потребление патоки из британской Вест-Индии, но закон так и не заработал так, как задумывалось. В отличие от французов, англичане любили пить ром, а британские вест-индские плантаторы получали большие прибыли, перегоняя собственную патоку в высококачественный ром для продажи в Британии; поэтому у них было мало сиропа для экспорта в материковые колонии, а тот, что они поставляли, как правило, был низкого качества. В результате американские винокуры стали полагаться на французских поставщиков. Поскольку пошлина в шесть пенсов на иностранную патоку была поистине непомерной — патока стоила эквивалент почти четырнадцати с половиной пенсов стерлингов за галлон, а ром продавался оптом менее чем за восемнадцать пенсов, американцы рано прибегли к контрабанде. К 1760-м годам в каждом порту, где имелась ромовая винокурня, существовала удивительно открытая система взяточничества: таможенники прикарманивали «композиционные штрафы» в размере полутора или двух пенсов за галлон иностранной патоки и не предпринимали никаких усилий для обеспечения соблюдения закона^[747].

Для человека, ненавидящего коррупцию, как Джордж Гренвилл, подобное поведение было достаточно плохим до 1763 года, но война изменила условия таким образом, что после нее оно стало по-настоящему невыносимым. Американским главнокомандующим никогда не удавалось замедлить, а тем более пресечь торговлю с врагом, потому что война снизила цену и повысила стоимость французской патоки. Между французской Вест-Индией и Новой Англией, где находилось большинство винокуренных заводов Северной Америки, всегда существовало сообщение, поскольку французским плантаторам требовались изделия из дерева (особенно шесты для бочек, в которые упаковывали сахар) и продукты питания (особенно говядина для себя и дешевая рыба для своих рабов). До начала военных действий им удавалось частично удовлетворять эти потребности за счет торговли с Канадой и Луисбургом, но после потери доступа к этим поставкам они продавали свою патоку по бросовым ценам любым капитанам-янки, которые появлялись с грузами нужных им шестов и трески. Между тем рынок новоанглийского рома во время войны вырос просто фантастически: отчасти потому, что армия и флот использовали это грубое обезболивающее, чтобы притупить дискомфорт американской службы, а отчасти потому, что завоевание торговых постов Франции в Западной Африке повысило спрос на ром там, где алкоголь служил основным товаром для обмена в работорговле.