Но сил у графини было немного, да и те закончились уже вчера, так что далеко убежать не вышло. И на обрывистом берегу широкой полноводной реки с Ольгой Анваровной, наконец, произошло то, что удивительнейшим образом не случилось раньше. Графиня зацепилась за выступающий корень и всё-таки потянула лодыжку и с криком полетела с обрыва в реку.

Вода оказалась ледяной. Плавать Ольгу никто не учил, так что графиня, рухнув в неё, сразу погрузилась с головой. В панике замолотила руками в попытке всплыть. И даже смогла приподнять голову и сделать крохотный вдох прежде, чем река снова сомкнулась над ней.

До слуха графини во время этого короткого мига снова донеслось урчание Ефросиньи, намного более близкое, чем ожидалось. А затем течение понесло графиню вдаль.

Умирать, едва только обретя свободу, было обидно до слёз. И именно в этот момент во всегда благоразумной и почти всю жизнь послушной Оленьке, наконец, проснулся характер, истребить который, как оказалось, не смогло ни воспитание, ни годы подчинения сначала отцу, а потом и мужу-тирану. И графиня, вопреки усталости, вопреки страху, вопреки всему принялась бороться.

Отчаяние придавало сил. Ольга била руками по воде, выныривала на долю секунды, чтоб сделать коротки судорожный вдох. Платье отяжелело и тянуло её ко дну, в голове мутилось от недостатка кислорода, сознание то и дело пыталось уплыть за горизонт разума. Но всё же эти попытки позволяли прожить ещё немного, пусть даже жизнь эта была мучительной, как никогда.

Ольге Анваровне повезло. В один прекрасный момент она нащупала руками нечто длинное и шершавое, вцепилась в него, словно рак, подтянулась, и окончательно вынырнула. Кашляя, легла грудью на неожиданный предмет и минут пять просто хрипло дышала. Потом, наконец, огляделась и поняла, что наткнулась на дрейфующее по течению гнилое бревно. Под кем-нибудь тяжёлым эта трухлявая деревяшка наверняка ушла бы под воду, но в Ольге веса было всего ничего, так что бревно выдержало его вполне уверенно.

Довольно долго графиня, трясясь всем телом от холода, просто лежала на бревне и отдыхала. А когда солнце стало клониться к горизонту, начала предпринимать попытки грести к берегу. Выгребла, выбралась. Кое-как отжала платье. Подумала, огляделась и принялась его с себя стаскивать. Оставшись в исподней сорочке, свернулась клубочком в корнях огромной раскидистой ели и попыталась уснуть.

Надо было разжечь костёр, но графиня не умела и этого. Да и чем бы она его разожгла? Всё потребное для дальней дороге осталось в котомке у несчастного Степана, который теперь наверняка уже был мёртв. К тому же, от затраченных усилий у графини до того сильно разболелась голова, что не могло быть и речи о том, чтоб ещё что-то делать до утра, как отдыхать.

Наутро, правда, стало ещё хуже. Голова разболелась настолько, что стала напоминать пустой чугунок, гудящий от малейшего движения или прикосновения. Появилась тошнота и слабость, живот свело от голода. Каждое движение отзывалось невыносимой тянущей болью в мышцах, а повреждённая лодыжка опухла и полностью онемела.

Предприняв несколько попыток подняться, графиня вдруг осознала, что вся вчерашняя борьба была бессмысленной. Накатившее отчаяние неожиданно придало сил, и Ольга Анваровна всё же смогла подняться. Ежесекундно рискуя свалиться то от слабости, то от дурноты, то от боли, захромала, стараясь держать направление по солнцу. Конечно, падала, царапая об отломанные сухие ветки ладони, рвала платье об кусты, ударялась локтями и коленями. Всякий раз думала, что уж на этот-то раз — всё, конец. И снов поднималась, сама не понимая, как.

А к вечеру вышла к охотничьей хижине, приютившейся посреди небольшой лесной прогалины, по периметру густо заросшей кустами дикой малины. Сначала не поверила своим глазам — мало ли что ей, уставшей до изнеможения и непонятно как всё ещё стоящей на ногах могло почудиться. Однако, доковыляв до сложенных из бруса стен и ощутив пальцами шероховатую структуру дерева, очищенного от коры, Ольга Анваровна не сдержала слёз.

Хижина оказалась настоящей и сулила хотя бы одну ночь пусть не на перинах, к которым была привычна графиня, но хотя бы в сухости и безопасности. Ольга Анваровна не помнила, как добралась до двери и оказалась на жёсткой скамье, сколоченной из досок.

Сон пришёл тут же, на удивление спокойный и глубокий, что, впрочем, было неудивительно — вымоталась непривычная к нагрузкам графиня более чем изрядно. Но он не принёс ожидаемого отдыха. Напротив, к утру графине стало ещё хуже. Подняться со скамьи она уже не смогла, воспалённый разум погрузился в бред. Графине чудилось, что она в хижине не одна, что рядом с ней находится кавалер, внешностью и сложением похожий на древнего грека из поэмы Гомера про осаду Трои, которую Ольга читала втайне от мужа.

Звали кавалера, кстати, тоже весьма красноречиво — Патрокл. Он поил обессиленную графиню каким-то напитком, имевшим отвратный вкус, и обещал, что скоро всё пройдёт, и несчастная Ольга встанет на ноги.

Ольга Анваровна послушно пила пойло — доктора, которым показывал её мечтавший о наследниках муж, выписывали ей ещё не то, хоть и знали, что проблема не в графине. Слушала речи кавалера, не особо вникая в смысл. Но по большей части всё же спала.

И, к её удивлению, теперь с каждым пробуждением чувствовала себя всё лучше и лучше.

Я лежал, вдыхая тонкий аромат духов графини, и всё никак не мог понять, что же это такое ночью было. Не было нами сказано никаких слов, они и вправду оказались лишними в акте плотского удовольствия, который тут произошёл. Не до разговоров нам было, короче. Ольга Анваровна набросилась на меня с такой страстью, словно лет сто ни с кем не занималась сексом. Во что, в общем-то, верилось с огромным трудом из-за её внешних данных. А я… Я ответил ей взаимностью — в конце концов, графиня была, на мой взгляд, весьма привлекательной женщиной, и я нередко ловил себя на том, что разглядываю её затянутые в плотные чёрные чулки ноги или кошусь на выглядывающую из неглубокого и оттого очень интригующего декольте грудь.

Грудь, кстати, оказалась лучше ожиданий и фантазий. Упругая, размера эдак третьего-четвёртого, но это неточно, так как я далеко не эксперт в размерах. Если кратко, то бюст — моё почтение. Ноги тоже не подкачали, полностью оправдав ожидание. Да и всё остальное оказалось под стать. А уж страсть, с которой чопорная в обычное время графиня объезжала моего жеребца, вообще невозможно было сравнить ни с чем. Удивительно, но в этом вопросе графине уступила даже моя по-испански страстная Мамба.

В моей подвальной каморке без окон определить время суток было невозможно, но, судя по приятной усталости, растёкшейся по телу после того, как мы с графиней, наконец, оторвались друг от друга, дело было уже ближе к утру.

В голове у меня царила приятная пустота. Где-то на заднем плане мелькали мысли о том, что к Анваровне у меня имеются вопросы, довольно далёкие от того, чем мы прозанимались большую часть ночи, но задавать их сил не осталось.

Так я и сам не заметил, как заснул. А проснувшись, графиню рядом с собой не обнаружил. И только тут, наконец, задумался.

Что это вообще такое было, а?

От очередного витка мыслей на тему, зачем я графине, меня отвлёк стук в дверь, снова запертую. Пришлось неохотно встать и, прикрывшись одеялом, пойти открывать.

— Орк, ты чего так долго спишь, а? Полдень уже. Я утром приходила, а ты мне даже не открыл, что за фиг?

Аня, первым делом обрушившаяся на меня с претензиями, наконец, заметила пикантность момента и осеклась на полуслове.

— Нют, я это… Мне бы одеться… Подождёшь за дверью? — густо покраснев, промямлил я.

Азиатку, в отличие от меня, было не так легко прошибить.

— Понятно. Я, значит, ночей не сплю, думаю, как нам лучше поступить, чтоб продолжать рейды и не попадаться пока на глаза килдингам, а он тут с бабами развлекается! — выпалила она и тут же с интересом добавила: — Красивая хоть? А кто? Я её знаю?