Джонг перевел взгляд на дохлого грызуна. На шее у него болталась медная ладанка на линялой ленточке, а на задней лапке синела наколка «Ом мани падме хум».

— Вот и ответ на твой вопрос о галлюцинациях. Будь добр, подколи догматерия к отчету, Кондратий!

Подобрав творение графа Бронтекристи, Виктор толкнул дощатую дверь. Она со скрипом отворилась, и друзья увидели, что на дворе льет как из ведра. Они раскрыли зонтики и шагнули в темноту сквозь стеклярус дождевых струй.

Рассвет еще не занялся, хотя краешек неба над горизонтом порозовел, как девичье ушко накануне первого трепетного свидания.

Земляне, высоко поднимая ноги и оскальзываясь на размокшей глине, дошлепали до коновязи, у которой их поджидала двухместная ступа, в которую превратилась нуль-капсула.

Они вскочили в ступу, и

Оформление Людмилы СЕЛИВОНЧИК

Ночь. Пару часов назад она неслышно опрокинулась на город да так основательно прилипла к асфальту, что жители отчаялись справиться с ней. И не мудрствуя лукаво они гуськом отправились в спячку, дабы скоротать тем самым время до зари.

С первым криком петуха там, на окраине, ночь сама начнет поспешно отдираться от земли, оставляя в колодцах меж домов черные рваные клочья луж. А потом, корчась, словно червяк на углях, сморщится, вытянется и превратится в еле заметную линию горизонта.

Я сел-таки за стол, взял-таки ручку…

Почему я себе это позволил? Ведь начать писать — значит подвергнуться риску обнаружения: ты, всю жизнь считавший себя нераскрывшимся талантом, на деле — вопиющая бездарность. Не бутон, а болтун.

Так почему же?..

На днях достал с полки томик О’Генри и, к стыду своему и страху, заметил, что не всегда понимаю его витиеватые и терпкие, пахнущие кофе с коньяком, словесные обороты. А когда-то хмелел с полуслова.

Не опоздать бы. И еще. Надеюсь на формулу таланта, которую я вывел «методом тыка» (эмпирически). В школе… в моей горячо любимой школе (позднее я еще скажу о ней пару слов) я твердо усвоил… Нет, не могу откладывать и сейчас же, не отходя от кассы, скажу эту самую пару слов.

Итак, школа.

Славилась она, как и быть должно, блестящим коллективом педагогов. А примадоном (ведь есть же примадонны) был Виктор Палыч — дюжий бугай с пшеничными усами. Его нетрудно было представить рыдающим над «Очерками бурсы» Помяловского: человек Виктор Палыч, в сущности, был ранимый, просто феноменально ранимый. А мы, ученики, поступали с ним бессердечно и непорядочно — шептались, списывали, играли в морской, воздушный и иные бои, порой флиртовали. И всё — на уроке. И вот он, такой, как выше сказано, ранимый, был просто не в силах совладать с собой. Хотя позднее, наверное, жестоко страдал, угрызенный (вот гак слово!) чуткой совестью малоросского интеллигента.

Короче, лупил он нас как Сидоровых коз. И совершал этот педагогический акт с глубочайшим знанием своего дела: дорожа то ли своей репутацией, то ли нашими эстетическими чувствами — лупил он нас, не оставляя синяков.

Но «и на старуху бывает проруха». Не знаю, как выглядит «проруха» и что, собственно, это такое, однако на этот раз сией загадочной прорухой оказался я. Задумчивый, влюбчивый мальчик.

Однажды на перемене мои незабвенные однокашники посадили меня по причине моей задумчивости в шкаф и… нет, не заперли. Забили гвоздями.

Шкаф был пустой, пожилой, видавший всяческие виды, заслуживавший уважения. Но юность редко бывает внимательна и благодарна, и я в те годы вовсе не являлся счастливым исключением.

Перебрав в уме возможные варианты освобождения, скорчившись так, что спина моя уперлась в заколоченные дверцы, а ноги — в заднюю стенку, я попытался резко выпрямиться, надеясь таким образом выдернуть или хотя бы расшатать упомянутые гвозди. И попытка моя удалась. Я выпрямился почти без сопротивления, но тут же ощутил, что куда-то стремительно падаю…

Откуда же мне было знать, что никакой задней стенки у шкафа нет и в помине. Оказывается, я давил ногами прямо в стену, к которой был прислонен этот гроб без крышки.

Шкаф рухнул, едва не задев стоявшего у доски Виктора Палыча. Педагог затрепетал. Вытянув волосатый перст возмездия, он уткнул его в Юрика Иноземцева, сидевшего в добрых двух метрах от шкафа.

— Эго ты его уронил!!! — изрек В. П. вопреки очевидности, хотя и преподавал математику.

Не успел Юрик справедливо вознегодовать, как ранимый В. П. узрел в шкафу оцепеневшего меня. Узрев меня, ранимый В. П. тоже оцепенел. Некоторое время за компанию с нами цепенел и весь класс.

И вот тишина раскололась булькающим гортанным звуком. Поистине это был Крик Одинокого Петуха в Пустыне. В. П. сделал шаг, схватил меня поперек живота, пересек с этой драгоценной ношей класс и, остановившись перед дверью, размахнулся.

Удар!!!

Без результата. В. П. размахнулся вторично…

Задумчивый, влюбчивый мальчик, тут я, знаете, не растерялся и нарушил торжественность церемонии своевременным криком:

— Виктор Палыч, эта створка не открывается!..

В. П. с завидным хладнокровием делает шаг влево, перенеся таким образом прицел на другую створку, размахивается…

Удар!!!

Я, юный, царственно грациозный, как белокрылый лайнер, стремительно выплескиваюсь в пустой колодец коридора. В полете я думаю о том, что мир наш — колыбель человечества, но не век же нам находиться в своей колыбели; думаю о смысле бытия и благодаря экстремальности ситуации успеваю прийти к кое-каким определенно ценным для науки выводам и обобщениям.

О многом еще успел бы я подумать, но пришлось совершить вынужденную посадку. У втиснутых в шоколадные штиблеты ног директора. По воле случая как раз в это мгновение он проходил мимо кабинета математики, и именно этот факт заставил меня сыграть роль загадочной прорухи, директора — скорбно приподнять брови и перешагнуть через тело пресловутого меня, а ранимого Виктора Палыча — с мрачным треском вылететь из школы.

…Учительница истории Ольга Борисовна обладала поразительным даром говорить от лица различных исторических деятелей соответственно разными голосами. Впервые это обнаружилось так.

На вводном уроке низенькая, полная, но не грузная, как-то по особому стройная и «свежая», она воркующим голоском пыталась втолковать нам, что есть наука история как таковая. Минут пятнадцать, краснея под нашими заинтересованными отнюдь не наукой историей как таковой взглядами, она щебетала и, наконец, произнесла свою эпохальную фразу:

— Еще Чернышевский в свое время говорил…