— Вот именно! Я тоже так думаю и рада, что наши мнения совпали. В конце концов, я здесь живу, знаю всех, можно сказать, с детства, и свои выводы, конечно, делаю, но ведь могу и ошибаться.

— Значит, я угадала?

— В самую точку.

— Тогда откуда это всеобщее помешательство в связи с волной изнасилований, якобы захлёстнувшей ваш многоуважаемый город? И почему насильником сделали этого ловеласа, столь желанного для табунов здешних девиц?

— Может, как раз поэтому? Как слишком желанного?

— А это мысль! — согласилась Патриция. — А откуда вы такого судью вытряхнули?

Пани Ванда радостно рассмеялась.

— Правда, прелесть?

— Потрясающая. Гротеск в чистом виде. Я тут разузнала, что по настоянию полицейских Климчак должен быть изображён страшным бандитом, наводящим ужас на невинных девиц, опять же неисправимым и только притворяющимся, что строит дом, на самом же деле строящим гнусные планы очередного преступления, выставляя при этом дурой набитой исполнительную власть. Да вот беда, сей милый образ не очень-то у судьи получается. Я ещё хотела узнать… Тьфу, чёрт!

Изящное восклицание было вызвано двумя причинами. В калитку как раз входил господин адвокат, прекрасно различимый в свете, падавшем из большого окна салона, а значит, разговор по душам придётся прекратить, это одно, а во-вторых, Патриция только сейчас узнала адвоката Островского, который в зале суда стоял спиной к свету, и поэтому его лицо оставалось в тени. Да и, честно говоря, она внимательно не присматривалась, сосредоточившись на обвиняемом.

Кайтусь пришёл последним, чего она даже не заметила, занятая возобновлением знакомства с господином адвокатом, который сам ей напомнил, где они мельком виделись и на каком процессе, столь отличном от здешнего кретинизма. Потрясённая журналистка успела-таки прикусить язык, чтобы не выболтать своих тогдашних впечатлений.

Блестящий, полный энергии пожилой джентльмен, отличный профессионал выиграл тогда дело в два счёта, легко и элегантно. Узнать же в нынешнем равнодушном, опустившем руки старом человеке того защитника не было никакой возможности… Патриции с трудом удалось сдержаться, чтобы не ляпнуть столь сомнительное оправдание, но адвокат и сам догадался.

— Не стану скрывать, могу прикидываться и старым склеротиком, от меня не убудет, — объяснил он снисходительно. — Иногда приходится. Извини, Вандочка, но здесь приговор предопределён…

— Это не моё дело, я не вмешиваюсь, — успокоила его пани Ванда и поспешила пригласить всех к столу. — А муженёк мой где? Гриша! Удрал? Только что здесь был? Я же там не присутствую. Меня от этого процесса века отодвинули, а посему осуществляю руководство только номинально, ничего не знаю и развлекаюсь на всю катушку.

— А я-то думала, что вы огорчены и обеспокоены! — удивилась Патриция, осторожно устраиваясь на старинном стуле с резными ножками, которые жутко драли чулки.

Знание этого свойства мебели позволило ей избежать неприятности, несмотря на раздражение, вызванное замечанием Островского.

— Какой смысл тратить такие благородные чувства на истерику одного борова в большом стаде? — беззаботно отозвалась пани Ванда. — Наш жуткий насильник мне до лампочки, а бедную жертву никто на костре сжигать не собирается.

— Развратниц обычно побивали камнями или секли розгами у позорного столба на площади, — многообещающе подсказал господин защитник.

— Ну, ну, никаких позорных столбов! Слишком большое удовольствие для местных зевак, они бы нам всю площадь разнесли вместе с прилегающими улицами!

— Ничего не поделаешь, это публичное мероприятие, — по инерции проговорила Патриция, занятая другой мыслью. Что за боров в стаде? Ни пани Ванда, ни господин адвокат ничего особенного вроде бы не сказали, а всё же какая-то искорка между ними проскочила. Неужели за этим Климчаком, и правда, нечто такое стоит, о чём не принято говорить?

Кайтусь своё очарование расточал весьма умеренно. Довоенная домработница, которую в её национальном костюме можно было принять за деревенскую родственницу на пенсии, готовить умела, и ужин получился — высший класс. Отыскался и супруг пани Ванды — известный всем отшельник по причине рода своих занятий, требующих тишины и сосредоточенности, а именно: филателии. Он был экспертом в этой области, а проводимые экспертизы зачастую сопровождались и оценкой, что солидно подкрепляло семейную материальную базу. А ещё он терпеть не мог разговоров о политике, зато обожал сплетни на общественно-преступную тематику.

Пани Ванда вежливо переждала практически весь ужин, с одной стороны, из-за мужа, с другой — из уважения к кулинарным достижениям домработницы. Ей удалось без особого труда сдержать своё любопытство и дождаться десерта.

— Ну, пани Патриция, вы начали говорить, что вас ещё что-то интересует?

Патриция тоже молчала из вежливости, неприлично за едой обсуждать служебные гадости. Кайтусь в бой не рвался, муженёк-филателист тем более, а господин адвокат отличался завидным терпением.

Вопрос пани Ванды немного смутил гостью. Её тяга к знаниям неожиданно возросла и, если можно так выразиться, немного изменила направление, совсем чуть-чуть, но она предпочла бы побеседовать с радушной хозяйкой с глазу на глаз. Уж очень её заинтриговал «боров из большого стада», тут повеяло какой-то тайной, а всем известно, где веет тайной, там и воняет. Но что-то ей подсказывало, что на прямой вопрос, да ещё при всех, ответа она не получит.

А потому решила продолжить начатую тему:

— Очень хочется знать, откуда травля номер два. Невинной Стаси.

— О! — обрадовалась пани Ванда. — Вы заметили?

— Глаза режет. Легавые вместе с прокуратурой трясут Климчака, что твою грушу, а милые дамы в один голос поливают Стасю почём зря.

— Ну ты и выражаешься, — раскритиковал Кайтусь.

Патриция его проигнорировала и обратилась напрямую к пани Ванде:

— Я много чего не понимаю, и, может, вы мне растолкуете? Что за всеобщее помешательство на пункте девственности? Добродетель на добродетели едет и добродетелью погоняет. Стася якобы выпытывает, девственница ли невеста насильника. Кто тут спятил? Павловская, сочинившая эту чушь, или Стася со своими идиотскими вопросами?

— Гонората тоже за невинность цеплялась, — ядовито заметил Кайтусь. — А версии Стаси мы пока не слышали.

Патриция временно оглохла и обращалась исключительно к пани Ванде:

— Да и сам процесс более чем странный. Сначала выступают свидетели защиты, а свидетели обвинения отодвинуты. Я могу понять упования на склеротичность судьи, но сами по себе упования закона не заменят. Где пресловутая Зажицкая? Где невинная жертва, которая как-никак тоже выдвигает обвинения?

— Звезда выступает в конце, — буркнул адвокат.

Пани Ванда, махнув на него рукой, заставила замолчать. Она наслаждалась горячностью Патриции и реакциями Кайтуся. А тот не удержался.

— Гонората — тоже обвиняемая.

— А где её адвокат? — прорычала Патриция.

— В суде дела объединены…

Тут раздалось издевательское фырканье адвоката, а Кайтусь продолжал с лёгким поклоном в его адрес.

— …Возможно, это не так сразу понятно, но готов признаться, что обвинение не намерено настаивать…

— На чём настаивать? — дёрнулась Патриция, но успела придержать стакан с остатками чая. — На совершённом ею ужасном преступлении, состоящем в том, что открыла калитку на даче? Или на печеньях, подаваемых на закуску к водке? Ну тут ещё можно согласиться… А такси молодым ловила Павловская, а не Гонората, а посему соучастие в преступлении расползается на глазах!

Кайтусь поморщился с крайним осуждением:

— Обе дают такие показания, что ни одному слову нельзя верить. Затвердили наизусть, как им кажется, предосудительное поведение Стаси, которое сами же и выдумали, и уцепились за эту сказку зубами и когтями…

— Это и я заметила, а её добродетель тоже придумали?

— Эта самая добродетель их-то и спровоцировала!

— Значит, здесь источник заговора? Ты уж, будь добр, определись, кто тут на Климчака наезжает: его собственная сестрица с подружкой или доблестная полиция Плоцка? Ведь как мы до сих пор наблюдали, свидетели упорно пытаются подставить Стасю, из чего неким странным образом должно следовать жуткое преступление нашего злоумышленника. Полная галиматья, сам чёрт тут ногу сломит.