Хотела сказать парню все, что думала, но голос отказался ей служить. Хотела встать с кресла и броситься в объятия этого дуралея, но не смогла даже шевельнуться. Ничего не смогла сделать, оставалось лишь покорно ждать, когда оцепенение пройдёт само по себе.

Корова! — с отвращением думала девушка о себе. — Причём самая обыкновенная корова, вовсе не царя небесного!

А Казик обречённо ожидал решения своей участи. Ожидал и ожидал, а реакции со стороны любимой так и не последовало. Ну вот, он это предвидел, хуже нет предстать в смешном виде перед любимой девушкой!

Наконец парень осмелился поднять глаза на Элюню. Та сидела неподвижно, с каменным выражением лица. Осуждение и презрение прочёл Казик на этом прекрасном лице. А на что другое можно было надеяться? Что ж, получил по заслугам.

С трудом выпрямившись, он приподнял неподвижно лежавшую на столе руку любимой, чтобы запечатлеть на ней прощальный поцелуй.

Элюня немедленно воспользовалась случаем. Судорожно ухватившись за руку Казика, она сорвалась с кресла и смогла наконец осуществить своё желание.

Удивлённый, поражённый и бесконечно счастливый, Казик сначала не поверил себе, потом тоже воспользовался случаем…

— Выйдешь за меня? — с трудом переводя дыхание, спросил он спустя некоторое время. — И у нас будут дети. Будут? Я люблю детей.

— Я тоже! — не стала темнить и кокетничать Элюня. — Конечно, у нас будут дети. Но вот в чем я хотела бы тебе признаться…

— Ну? — выдохнул Казик.

— Даже если у нас будет две дюжины детей, я все равно буду ходить в казино. И никакие преступники меня не испугают!

С умилением и нежностью смотрел.Казик на любимое лицо. Господи, да пусть ходит куда ей заблагорассудится! Было что-то в этой девушке такое, что просто счастьем представлялась совместная жизнь с ней, независимо от того, чем ей вздумается заниматься. К тому же вполне понимал благородную страсть, ведь в его душе тоже находилось место для азарта.

— Я тоже, если ты не против…

— Что ты тоже?

— Тоже иногда стану заглядывать в казино. Вместе с тобой. Люблю я это дело.

Тёплая волна нежности и благодарности залила сердце Элюни. Ах, этот Казик! Такой понятный, нормальный, начисто лишённый противных сексуальных извращений, зато такой понимающий, снисходительный, а главное, надёжный. Во внезапном озарении ей предстала будущая жизнь с этим человеком: свобода и поддержка во всем, полное взаимопонимание и сотрудничество, идеальное сходство вкусов и пристрастий, совершенное отсутствие эгоистических требований, а главное, безопасность, ведь рядом всегда будет надёжный друг. Семья и дети. О боже, ведь это же то, о чем можно только мечтать!

И разумеется, тут уж Элюня от волнения надолго окаменела. 

В некогда дружном коллективе появилась сотрудница, вскружившая голову почти всем мужчинам без исключения. Страсти разгорелись нешуточные — дело запахло криминалом, брошенные подружки задумали жестоко отомстить негодяйке. И тут в лесу находят труп девушки, которую явно перепутали с подлой обольстительницей… 

Она даже не оглянулась. Услышав звук мотора, тут же кинулась бежать от края леса вглубь. А он впервые в жизни был рад, что ездит не на машине — старый мотоцикл легко маневрировал между деревьями. Да и лес был знакомый, изъезженный им вдоль и поперёк — в начале осени он здесь грибы собирал, даже не слезая с седла. А бежала она, глупее некуда, прямиком в старую рощу без всякого подлеска.

Догнать её труда не составило. Споткнувшись о лежавшую на подмёрзшей земле корягу, прикрытую примороженной заячьей капустой и мелкими ветками, она растянулась лицом вниз и так здорово стукнулась головой о пенёк, что, похоже, на пару минут потеряла сознание.

Этих минут ему оказалось вполне достаточно. Мог не торопиться и спокойно прислонить свой драндулет к ближайшему дереву. Плевать он хотел на всякие там следы преступления. Топор был привязан спереди к бензобаку — нечего попусту бросаться людям в глаза на багажнике. И хотя по всему лесу разносился шум моторов, стук: топоров и визг пил, но бережёного бог бережёт… Не хватало ещё, чтобы к нему первому заявился участковый.

Топор отвязал без особой спешки, несмотря на то, что сам аж дрожал от переполнявшего его бешенства. Это было настоящее неистовство, дикая ярость, от которой темнеет в глазах и хочется выть. Здесь, прямо перед ним, лежала сейчас его боль, его мука. Не станет её, не станет и боли!

Он нанёс шесть ударов. На седьмой сил уже не было — ещё не совсем оклемался после этого паршивого гриппа. Ярость улетучилась, а рука служить отказывалась. Он вообще не вставал бы с постели, если бы не проклятущие ёлки. Велено привезти две штуки, вторую тётка потребовала. Вся деревня как раз вышла на промысел. Одного могут и заловить, всех — никогда.

Впрочем, с неё и того хватило. Он любовался на дело своих рук без малейшего сожаления, даже с удовлетворением. Затем тщательно вытер топор о большой кленовый лист, украшавший спину её розового свитера. По этому листу он её издалека и узнал: другого такого ни у кого в деревне не было. Осмотрел свою одежду — никаких пятен: брызги летели во все стороны, а на него не попало. Повезло.

Завёл мотор, сделал здоровенный крюк и заехал в сосняк. Силы понемногу восстанавливались, срубил две сосёнки, обернул их тряпками, перевязал верёвкой, ловко приторочил к своей развалюхе и двинул домой.

Тут пошёл снег.

Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Вся деревня занималась тем же самым. Народная молва донесла, что коменданта местной полиции вызвали на какое-то совещание в Сейны, а его крайне немногочисленные подчинённые в жуткой спешке и, понятное дело, втихаря точно так же запасаются рождественской атрибутикой. Снегу все обрадовались.

За исключением коменданта.

Труп нашла собака лесника только под конец января, когда неожиданно наступила оттепель и тот отправился обозреть убытки, нанесённые лесу зимней природой при активном содействии местного населения. Метровые сугробы осели и, подтаяв, кое-что обнажили. Откопать остальное не составило особого труда.

Зато больших трудов стоило установить личность жертвы. Свитер с листом почти полностью утратил свою яркость, а пять недель ничком в лесной подстилке практически свели к нулю индивидуальные черты лица. В итоге загадку принялись решать методом исключения: или это была одна такая, приезжая, четыре с половиной дня жила здесь в деревне, у Дальбов, вместе с одним мужиком, что её привёз и увёз назад, носила похожий свитерок; или же это младшая Дальбова, Зеня, что пропала из дому аккурат за неделю до праздников. Как-то оно всё совпало: и гости уехали, и Зеня куда-то запропастилась.

Богатым Дальбам Зеня приходилась не дочкой — племяшкой. А из отцовского дома она уже не первый раз грозилась убежать, чему никто, собственно, не удивлялся. Папаша — алкаш и скандалист, мамаша — та ещё шалава, за деньги любого желающего готова обслужить, старший брат на нарах за незнамо сколько грабежей, а младший — дебил вроде как с разжижением мозгов, жуть какой недоразвитый, только есть и умеет. Что прикажете той Зене в эдакой семейке делать?

Дядька Зенин своего брата-алкаша и знать не желал, но племяннице гостить позволял. Правда, редко и без особой радости.

Возник закономерный вопрос: кто с этим мужиком уехал? Если Зеня — тогда в лесу обнаружили чужую, приезжую. А если приезжая как приехала, так и уехала, то в лесу, выходит, лежит Зеня? Определиться было непросто: обе блондинки, роста одинакового и фигуры схожи, даже по причёскам не различишь, поскольку Зеня, как только городскую увидала, тут же её куафюру скопировала. Правда, снег и трёхнедельный мороз поспособствовали сохранности останков, но итоговая оттепель сделала своё дело. А тут ещё этот свитерок. У Зени такого не было. А с мужиком уехала только одна особа. Как минимум пятнадцать свидетелей видели рядом с водителем всего одну блондинистую голову, второй точно не было, на заднем сиденье ехала ёлка. Спрашивается: чья та башка была, которой из двух?