— Вообще-то красть у меня нечего, а на меня только дурак поластится, но никогда не известно, — вроде бы оправдывалась Ханна Выстшик, пропустив в квартиру полицейских. — Бандит тоже человек, может ошибиться, а я пострадаю ни за что. Вы уверены, что вам надо именно ко мне, Панове? Уверены? Тогда, может, чайку?
— Нет, спасибо, — отказался Эдик Бежан, хотя такой поступок противоречил его обычной манере беседовать со свидетелями. Он заметил — женщина устала, а для себя чай уже приготовила, вон, стоит на столе. — Извините нас, что помешали отдохнуть после работы, вижу, пришли не вовремя. Мы можем и подождать, поужинайте...
— Да чего там еще церемонии разводить? Только вот чайку собиралась выпить. Пан полицейский прав, устала жутко, даже есть сейчас не стану, вот немного передохну. Знаете, как загнанная лошадь, ей тоже надо передохнуть, потом кормить. Так что я чайку выпью, а раз вы не хотите, так садитесь. В чем дело?
Очень ответственный момент — начало беседы с незнакомым человеком. Начало задает тон всей беседе, а взять верный тон — половина успеха. Не то можно спугнуть человека, и он замкнется в молчании, а другой примется лгать.
— Видите ли, — осторожно начал комиссар, — вы можете оказаться весьма ценным свидетелем для полиции, но пока это неизвестно...
— А что я такого видела? — подозрительно спросила пани Выстшик. — Вроде бы в последнее время ничего особенного и не видела.
— Речь не о том, что пани видела. Скорее слышала. Вы бывали в нотариальной конторе на улице Вильчьей...
— А что, это законом запрещается? — насторожилась пани Ханна.
— Почему запрещено? И почему каждый встречает полицию в штыки, ведь она не только запрещать горазда, есть и у нас самые разнообразные функции. Любой может ходить в нотариальную контору, а для меня например, очень кстати, что пани была там в прошлую пятницу.
Ханна Выстшик бросила быстрый взгляд на настенный календарь.
— Ну, была. Но там тоже ничего особенного не происходило.
— Но кое-что происходило. Одновременно с пани там было еще несколько клиентов. Вот о них я и хотел расспросить пани. Вы их запомнили?
Устало понурив голову, пани Ханна задумалась над своим стаканом чаю, — Нет, не запомнила. Правда, была там одна разумная старушка, пришла оформить завещание, не то что моя тетка, если бы у нотариуса его записала, не было бы у меня теперь таких хлопот. А на других клиентов я и внимания не обратила. Нет, извините, пан полицейский, не запомнила я никого.
А эта старушка...
— Как раз она нас и интересует! — подхватил Бежан. — Расскажите подробнее, что» — вы слышали.
— ., а уж эта старушка, такая рассудительная, такая предусмотрительная, — не могла остановиться пани Ханна, и сразу стало понятно — запомнила, потому что тема для нее животрепещущая. — Нотариус ей пишет документ, и никто не придерется, а мне приходится с родной сестрой судиться, проше пана, и еще с двоюродной, та тоже претендует, а какое, спрашивается, ее собачье дело? И еще кузен, племянник вернее, тот уже и вовсе не родня, а туда же, ну как клоп какой в щель пролезает, наследства теткиного ему захотелось! И вот что я вам скажу, пан полицейский, если бы не нотариус, фиг бы я получила из теткиного имущества, эти гиены все бы по кускам разнесли, а он, дай бог ему здоровья, пообещал взять мою сторону и бумагу написал, и сестра уже видит — придется со мной делиться, никуда не денешься. Хорошо, что я на такого попала, это мне судьба за все мои муки тяжкие его послала...
Бежан попытался направить показания свидетельницы в требуемое русло:
— И будучи там, пани поняла, как следует оформлять завещания? Как должны поступать порядочные люди.
— А вы что же, думаете, моя тетка непорядочная? Какая-нибудь лахудра? Да нет, она порядочная, только глупая, да будет ей земля пухом.
— Что вы, что вы, я хотел сказать — предусмотрительные люди, — спохватился Бежан. — Вижу ведь, как близко к сердцу вы принимаете такие вещи, вон, до сих пор нервничаете, как вспомните.
— На моем месте любая нервничала бы! Да, мне было интересно, как та старая американка оформляет свое завещание, а тут и подслушивать не надо было, она на всю контору кричала, такой у нее голос пронзительный. И все в подробностях расписала, кому сколько, тут уж никакой суд не придерется. Моя тетка тоже много часто говорила, да на словах все и кончилось, нет, чтобы у нотариуса бумагу составить, — с горечью произнесла пани Выстшик.
— А та американская старушка...
— А та старушка поумнее моей тетки, все велела записать, кому сколько, а больше всего своей внучке оставила, только и слышалось «моей внученьке, моей внученьке».
— Вы кому-нибудь рассказывали об этом?
— О чем конкретно?
— Ну, о том, как у нотариуса какая-то бабушка, американка польского происхождения, завещание составляла?
— Зачем? Кому это нужно? Мне интересно было, потому как сама связана делом о наследстве, а другим ни к чему. Каждого только он сам и интересует, до других ему дела нет. Взять меня к примеру.
— Что вы говорите? Так ни одного человека и не заинтересовало? Никто вам не помог?
— Нет, грех было бы жаловаться, нашлась добрая душа, посоветовала мне именно к этому нотариусу обратиться. И эта женщина иногда спрашивает меня, как дела, а больше никто, больше никому дела нет. Ох нет, есть еще одна, тоже спрашивает, но та по злобе. Боится, если я выиграю дело, перестану ходить к ней убирать квартиру, прямо так и говорит, без стеснения. А того не понимает, что не разбогатею я от куска земли и половины хаты. Да и втянулась я, без дела не сумею сидеть, даже если и не надо будет зарабатывать на кусок хлеба. Люблю я чистоту наводить...
Пришлось опять приложить усилия, чтобы направить мысли собеседницы в нужном направлении.
— А о рассудительной американской бабушке пани тоже рассказывала той доброй душе, что посоветовала к нотариусу обратиться?
Ханна Выстшик бросила быстрый взгляд на комиссара.
— Так и хочется опять спросить — а что, законом запрещается?
А вообще-то не думайте, пан полицейский, что я болтушка какая-нибудь, обычно я молчу. Когда прибираюсь, не до болтовни. А часто к тому же приходится прибираться в пустых квартирах, я многие годы хожу к одним и тем же, мне люди доверяют. Но за работой не поговоришь. А сейчас я отдыхаю, вот и разговорилась. К тому же пан так хорошо слушает, язык сам мелет. Я ведь вижу, вам интересно, что я говорю. И в тюрьму вы не собираетесь меня сажать...
— Какая тюрьма, Бог с вами! Нет у полиции к пани никаких претензий, вот только если бы вы могли, наоборот, помочь полиции. Для меня ясно, что если вы кому и рассказали о старушке из нотариальной конторы, то только там, где работаете.
Можете вы назвать мне дома, куда ходите убирать квартиры?
— Мочь могу, но не хочу.
— Почему же? — искренне изумился Бежан, — Вы что, совсем меня дурой считаете? Я вам все назову, а вы в свои бумаги запишите, и потом придет ко мне инспектор, напустите, значит, на меня, и налог с меня стребует. И опять мне потом судиться, доказывать, что я так, для удовольствия хожу к знакомым прибираться у них.
— Ничего я не запишу! — торжественно пообещал комиссар. — Я сам недолюбливаю налоговую инспекцию, слишком эти люди односторонне действуют, дерут налоги с честных тружеников и не замечают криминальных миллионеров. И не обязательно называть абсолютно всех, назовите лишь тех людей, кому вы могли рассказать об американской старушке с ее завещанием. Думаю, вы помните, ведь и недели не прошло.
Пани Выстшик задумалась, откровенно решая, признаваться или нет. Поглядела на старшего полицейского — похоже, мужик правильный и вежливый, и вон как слушает, по крайней мере есть кому пожаловаться. И молодой полицейский тоже симпатяга, сидит, мило улыбается и видно — всей душой сочувствует. Нет, не веет от них пакостью, это Ханя бы сразу почувствовала, уж с очень многими людьми пришлось в своей жизни повстречаться.
Пожалуй, стоит признаться, — Ладно, скажу. Сестре рассказала, когда у нее ночевала. Пусть знает, какие бывают правильные старушки. И той пани рассказала, которая мне нотариуса посоветовала.
