Уроженец Минска Антон Бартлов по прозвищу Бартоломью работал в редакции еще дольше меня. По образованию он был художником, и вот уже два года исполнял обязанности художественного редактора журнала. О том, что он еще и фотографирует, я не знал.

Изумление отразилось у меня на физиономии, так что шеф счел нужным пояснить:

– Он давно у меня «в поле» просился и с техникой знаком. А тут такой случай. Вот я и решил… Ты понимаешь?

Судя по умению шефа противостоять всякого рода давлению и манипуляциям, Бартоломью не то что «просился», а переел Арнольду Тарасовичу плешь и изъязвил до цирроза печень.

– Э… понял, – на всякий случай сказал я. – Разрешите идти?

– Иди, – благосклонно кивнул шеф. – За Антоном зайдешь, в гараже предупреждены.

– Так точно, – бодро сказал я и вышел из кабинета.

– Командировка? – спросила Танечка.

– Несомненно, прелесть моя! – Я поглядел на нее и сладострастно улыбнулся. – Мне поручено под видом евнуха проникнуть в гарем султана брунейского и сделать репортаж о тяжкой судьбе его сто второй жены… Но даже среди дурманящих ароматов сераля и томных полногрудых красавиц я буду хранить твой светлый образ в глубине своего сердца.

Танечка покраснела и потупилась, а я отправился на поиски Бартоломью.

Нашего худреда я обнаружил в его рабочем закутке, гордо именовавшемся «кабинетом», где он пил кофе из устрашающих размеров белой кружки и разглядывал нечто цветастое на мониторе.

– И что ты тут сидишь? – спросил я, грозно насупившись. – Хватай «лейку» и поехали!

– Шеф разрешил, да? – Замахав от радости руками, Антон пролил кофе на клавиатуру, но не обратил на это внимания. – Ух ты, здорово! Подожди минутку, я сейчас! Ну, надо же!

Большой, шумный, жизнерадостный и непосредственный, он всегда напоминал мне толстого щенка, едва научившегося ходить и отправившегося исследовать мир, слегка переваливаясь на больших неуклюжих лапах. Бартоломью носил хвостик на затылке, был постоянно чем-то увлечен – очередной заморочкой или новой женщиной, и отличался удивительной неряшливостью.

Ко мне он относился точно советский ребенок шестидесятых к Юрию Гагарину.

Сборы заняли пять минут, и за это время Антон спихнул на пол кипу распечаток, плеснул кофе на джинсы, извлек из ящика стола профессиональный «Никон» и едва не забыл сотовый.

– Теперь я готов! – воскликнул он, таращась на меня.

– Тогда поехали.

Мы спустились на первый этаж и вышли из офиса. У крыльца нас ждала одна из редакционных машин – белый «Лексус» с красной надписью «Вспыш. Ка» на борту и символом журнала – охваченным пламенем взрыва черным шариком. Из-за руля мне помахал лопоухий и патлатый водила Аркадий, страстный поклонник тяжелой музыки.

– Здоро́во, – сказал я, забравшись в салон и пожав костистую ладонь. – Поехали, только быстро и без шума.

Аркадий, наверняка собиравшийся врубить какой-нибудь «Линкин Парк» или «Металлику», насупился, но спорить не стал. Мы вывернули на Варшавское шоссе и помчались прочь от офиса, а я полез в бардачок, чтобы проверить, на месте ли «боекомплект».

Так именовали набор необходимых для журналиста штуковин, имевшийся в каждой машине – на тот случай, если корреспондента вызвали «к станку» внезапно, как меня сегодня.

Диктофон, блокнот с десятком шариковых ручек и КПК с выходом в Интернет.

– Послушайте, мужики, я тут с такой девицей познакомился… – Бартоломью, похоже, начал рассказ об очередной своей любовной победе, сколь многословный, столь и фантастический.

Аркадий тяжко закряхтел, я про себя застонал.

Оба мы знали, что остановить болтовню худреда невозможно и что нам остается только слушать и терпеть.

До «Клязьмы» мы добрались к девяти вечера.

У ворот пансионата обнаружилась патрульная машина, и около нее – двое кабанов в серой форме. Один из них лениво махнул рукой, мы притормозили, и я опустил стекло в дверце.

– Куда? – спросил один из кабанов.

– Мы из журнала, вас должны были предупредить, – сказал я, показывая вынутое из заднего кармана удостоверение.

– А… да, – в крохотных глазках что-то блеснуло. – Машину тут оставьте, а сами вон туда, вдоль забора…

Чтобы добраться до места происшествия, нам с Антоном пришлось протопать почти километр. Сначала по территории пансионата, затем через довольно густые кусты по берегу водохранилища. Тут нас атаковали злобные и голодные комары, а Бартоломью споткнулся и едва не разбил себе морду и фотоаппарат.

Я заподозрил, что двое стоявших у ворот ментов поглумились над нами, отправив черт знает куда, и начал потихоньку злиться. Но тут заросли закончились, и мы оказались на не очень большом пляже.

Справа плескались волны водохранилища, слева в полусотне шагов поднимался лесок, а между тем и другим имелось некоторое количество людей, в основном живых, хотя попадались и мертвые.

– Ух ты… – сказал Бартоломью севшим голосом.

На песке у самого берега лежали три трупа, даже скорее три разделанных человеческих тела. Темнели потеки и пятна застывшей крови, гнусный запах развороченных кишок перебивал все остальные.

– Ты проблюйся пока, – посоветовал я. – А я пойду, пообщаюсь с братьями нашими меньшими ментами.

Врать не буду – желудок и у меня подскочил к горлу.

Доводилось мне видеть трупы, причем в немалом количестве, но вот такого, чтобы людей вскрывали и рубили внутренности в фарш, я не встречал. Убитые лежали головами друг к другу, образуя нечто вроде звезды, ноги и руки их были аккуратно сложены, и вокруг алчно жужжали мухи.

– Эй, кто такие? – это на нас наконец обратили внимание.

– Журнал «Вспыш. Ка»! – ответил я и на всякий случай помахал удостоверением.

Рыгающие звуки, раздавшиеся из-за моей спины, возвестили, что Антон таки начал блевать.

Высокий сухощавый мент, назвавшийся капитаном Зеленовым из «убойного» отдела, изучил мои документы и соблаговолил ответить на вопросы. Сказал он, правда, не особенно много – тела нашли четыре часа назад двое мальчишек из ближайшего поселка, никого не видели, никаких версий у следствия пока нет, разве что подозрение, что убийство ритуальное.

– Да уж, точно не суицид, – буркнул я, разглядывая мертвецов, с которых убийцы сняли не только одежду, а еще и скальпы. – Четыре часа назад?.. Так это что, около пяти вечера? Очень странно… Думаю, этим пляжем регулярно пользуются, особенно сейчас, летом. Маловероятно, что этих типов убили ночью, и они тут провалялись целый день. Значит, днем? Но тогда почему никто ничего не заметил?

Капитан Зеленов посмотрел на меня даже с некоторым уважением.

– Я тоже об этом подумал, – сказал он. – Ничего, разберемся. Вы давайте, не тяните кота за хвост.

– Сейчас, вот только фотокор проблюется.

Пришедший в себя, хотя и бледный как смерть Антон приступил к работе через пять минут. Пока он с разных ракурсов снимал трупаков, я ухитрился побеседовать с медэкспертом.

Тот сообщил несколько занятных вещей – все убитые были молоды, не старше двадцати пяти, и на первый взгляд здоровы; нет следов от уколов и от веревок на руках и ногах; каждого аккуратно распороли от паха до горла, а затем чем-то тяжелым и острым искололи внутренности.

– То есть их не связывали и не одурманивали? – уточнил я. – Они как бы сами легли сюда и позволили себя кромсать?

– Может быть, гипноз? – предположил медэксперт, хотя было видно, что он не особо верит собственным словам. – И еще, да… – он поморщился и потер лоб. – У трупов отсутствует селезенка. То есть ранее она имелась, но после э… вскрытия ее аккуратно извлекли.

– Пат-пат-патрясающе, – пробормотал я, ощущая настоятельное желание выпить граммов сто вискаря. – Ладно, спасибо, док. Если чего интересное накопаете – позвоните, не в службу, а в дружбу.

Получивший мою визитку медэксперт утопал в сторону леса, а я отправился к Бартоломью.

– Я все, – сказал он, дыша тяжело, как набегавшийся по жаре пес. – Но это… ай-яй-яй… так жутко.

– Не то слово, – подбодрил я его. – Нет желания стать вегетарианцем?