- Э! Вот тут не надо! Еще раз говорю, я даже представить не мог, что все мокрухой закончится! Ну, думал, набьет морду Владу, как бывший спортсмен, и все.
- Хотел, значит, чтобы он Владу морду набил?
- Да Влад реально достал всех! Я б ему сам пизды ввалил!
- Ну и чего не ввалил?
- Ты меня подъебать решил или че? Так вышло! Понимаешь? Так вышло! Мне вообще похуй на того Влада, но если честно — туда ему и дорога! А Глеба — жаль. Тут уже простой админкой не отделаться.
IX
ВЕДЬМИНО КОЛЬЦО
За спиной Арылхана был мешок с тремя телячьими головами, свежими, в запекшейся крови, и Найда вскидывала морду и поскуливала, но Арылхан грозил пальцем: нет, Найда, нельзя, не для тебя!
Город остался позади. Остался позади запах рынка, - запах подгнивших потрохов, солений, ягод, кумыса, свежего мяса и рыбы.
Степь была бесконечной. Ветер носился над нею, замирая в ложбинах и ветвях кустарника.
Найда трусила у ног, то убегая в строну, то возвращаясь и помахивая скрученным в кольцо хвостом. Арылхан шел впереди. Ноги в высоких, отороченных беличьими шкурками унтах мяли мерзлую землю. Широкая ладонь ложилась на голову Найды и ласково трепала ее.
Капитан шел за Арылханом.
Холодное сияние заходящего солнца озаряло пригорки и овраги, косматую поросль шиповника, кусты таволги и рябинника, струны молодых березок и ольхи. Напитанная мерзлотой земля была тверда, словно камень. В прозрачном и влажном воздухе слышался каждый шаг, каждый шорох. Тучи жирных комаров нависали над землей.
Тайга обозначила себя выступающими - постепенно, словно угрюмые стражи, - деревьями: сосной, березой, елью, кленом. Деревья теснились, выглядывали одно из-за другого и смыкались в непроглядный лес.
Следы заячьих резцов на древесной коре. Хруст сухих веток. Шелест ветвей и тяжелое, скрипучее покачивание стволов. Дурманящий запах хвои. Луна в прорехах листвы, искусанная и обглоданная.
«Терпи, Пашка, уже скоро!»
Остановились, чтобы помочиться. Разошлись к двум соснам у края тропы. Муравьи забегали по рыхлой коре, попав под теплые струи. Тишина. Особая, бестрепетная тишина.
Сгустилась ночь, но луна, застряв в сплетенных ветвях, ведет их, указывая путь даже там, где тропа исчезает, теряясь в кубаре дикорастущего кустарника и натыканных, словно нарочитая преграда, деревьях.
Арылхан вел капитана за собой и почти не оборачивался и почти ничего не говорил. Дорога предстоит неблизкая, а значит — нужно беречь силы и не тратить их попусту на лишние слова и жесты.
Спина капитана взмокла и свитер под шинелью тоже взмок. Армейские сапоги наставили мозолей.
После семичасового пути они вышли на поляну. Внезапно выплывшая среди несметного полчища высоких стволов, в форме ровного, облитого лунным сиянием круга, поляна представлялась чем-то нездешним, почти сказочным.
Посредине возвышался чум - жилище из оленьих шкур с конусообразным верхом, где сходились пучком деревянные жерди, на которых держались шкуры. Ни окон, ни других отверстий. Только подойдя вплотную, можно было заметить короткую, более светлую, чем остальные, шкуру, прикрывающую вход.
На земле у входа лежали два округлых камня. Арылхан поднял камни и трижды цокнул один о другой.
«Хозяева! Есть кто?»
Из-под вздыбившейся шкуры, как из капюшона, показалось сухенькое, морщинистое, востроносое старушечье лицо. Тонкий пробор разделял стянутые в две косицы пепельно-темные волосы.
Старуха деловито оглядела их и качнула головой, приглашая войти.
Внутри было жарко и багряно-сумрачно. Жар исходил от огня, что потрескивал в центре чума, обнимая и облизывая закопченные бока кипящего, подвешенного к стальному пруту, закрепленному на двух воткнутых в землю развилинах, котелка. Пламя плясало вокруг котелка, выплевывая шелуху тлеющей золы.
Старуха обошла огонь и уселась на лежанку, что располагалась у дальней стены. Неряшливый ворох из шкур, одежды и белья, разбросанных на лежанке, сообщал о неспокойном сне старухи и ее недавнем пробуждении. Приход путников, судя по всему, разбудил ее.
Старуха повелительно ткнула перед собой кривым узловатым пальцем, указывая на лавку, что находилась справа от двери, за спиной путников. Смяв меховые шапки, сели. Арылхан закинул под лавку мешок. Там же, под лавкой, свернулась Найда.
Их и старуху разделяло не более восьми шагов.
Слева от старухи была еще одна лежанка, прямо за очагом, гости не сразу заметили ее. Огромная, местами свалявшаяся и линялая медвежья шкура полностью скрывала лежащего. Он свернулся на боку лицом к стене, был недвижим и усталость его была столь откровенна и велика, что проглядывала даже сквозь этот космато-бурый покров.
Похлебка в котле закипала. Массивная трубчатая кость высунулась из бурлящей жижи.
Старуха попробовала бульон на вкус, черпнув деревянной ложкой. Длинный балахон с узорчатой каймой на раструбе качался колоколом. Только и видно было из-под него, что костлявые щиколотки и чумазые ступни.
Старуха принюхивается к бульону, отсербывает и возвращается на лежанку.
Кисловато-сладкий дух струится из бурлящего котла.
Человек под медвежьей шкурой неподвижен.
Спустя какое-то время старуха повторяет свои действия: спрыгивает с лежанки, пробует похлебку. Ее глазки удовлетворенно взблескивают и сужаются — похлебка готова! В сухих пальцах оказывается эмалевая миска. Ложка ныряет до самого дна, выгребая гущу, зеленоватую, ароматную, разномастную, что вместе с бульоном наваливается в миску.
Старуха ставит миску на лавку между гостями. Ложку кладет ковшиком на край.
Первым похлебку пробует Арылхан. Он держит горячую миску снизу, натянув рукав свитера на ладонь. Глотает несколько ложек бульона. Передает капитану.
Капитан тоже прихлебывает бульон, но Арылхан настойчиво тычет пальцем: бери с самого дна! И капитан зачерпывает гущу - смесь из разваренной травы, волокон оленьего мяса, ломтиков овощей и располовиненных грибов.
Старуха пристально следит за ними.
Капитан чувствует, помимо привычного грибного вкуса, какую-то горьковатость, что-то болотистое, землистое, тухловатое, вызывающее онемелость на кончике языка. Пережевывает гущу, отхлебывает бульон.
Старуха удовлетворенно забирает пустую миску, возвращается на лежанку.
Прелый тухловато-горький вкус сохраняется во рту, равно как и онемелость на кончике языка.
Взгляд капитана яснеет, сердце успокаивается.
Он осматривает чум: сундук в дальнем левом углу, разделенный вертикальными стальными полосами на три одиноразмерных секции, в центре каждой — золотистая фигура какого-то животного; за лежанкой старухи — занавеска, прикрывающая отхожее место; на стене рядом с лавкой, на крючках из кости — сковородка, кастрюля, миски, пара кружек, несколько деревянных кухонных приборов. Вверху чума — там, где скрещиваются шесты - отверстие, в которое уходит, вытягиваясь и серебрясь, дым, переплетенный с паром бурлящей похлебки.
Найда дремлет под лавкой.
Густой и жирный пот выступил на лице.
В глазах старухи — черные искорки озорства и удовлетворения.
Медвежья шкура зашевелилась. Из-под нее высовывается тощая пятка. Человек поворачивается на другой бок, выпрастывает жилистые ладони с желтоватыми пальцами, затем — заспанное, костистое, жидкобородое лицо. Откинув шкуру, встает с лежанки. Кряхтит и почесывается. Открывает крышку сундука и шарит внутри. Играет побрякушками в руках — круглой тесемкой с серебряными фигурками буйвола, медведя, оленя, кабана, орла и волка. Волосы заплетены в косицы, как и у старухи, но его косицы — тоньше, и основательней изъедены сединой. Надевает тесемку на шею и продолжает искать что-то в сундуке. Ни одного взгляда в строну гостей - их словно нет для него.
Огонь разгорается, охлестывая закоптелые стенки котелка. Крупные пузыри поднимаются со дна и лопаются на поверхности. Мягкая белая пена покрыла ворох разварившихся трав, облепила криво торчащую кость. Пар выплескивается из котелка медленно и неустанно, уходит в отверстие в макушке чума и развеивается в тайге.
