От умиротворяющего вида природы у генерала опять защемило сердце, но уже от легкого налета томительной грусти, оттого, что молодые люди улетают на ответственное задание, а он, ни на что уже не годный пожилой человек, остается здесь. Еременко, который собрался распахнуть перед ним дверь, Пресняков отслонил рукой, давая понять, что справится сам. И пока они с водителем размещали в багажнике чемодан, генерал неуклюже забрался в салон и, насупившись, как большая птица, притих. Вернулся водитель, и они поехали.

По дороге говорили мало, лишь перебросились несколькими незначительными фразами. Каждый из них думал о своем, и все вместе они думали о том, доведется ли им впредь когда-нибудь увидеться. Эта неопределенность и тяготила их очерствелые за время войны души, успевшие за послевоенное время размягчиться. Впрочем, расставаться всегда нелегко, несмотря на любые ситуации, даже самые благие.

Автомобиль генерала беспрепятственно пропустили через КПП прямо на аэродром, где уже наготове стоял бомбардировщик, прогревая моторы. В кабине тотчас отодвинулось плексигласовое стекло, и из окна высунулась недовольная физиономия летчика. Он что-то сердито прокричал, но за шумом работающих двигателей было не разобрать. Тогда он вытянул руку и многозначительно постучал указательным пальцем по своим часам, давая понять, что пора лететь.

– Ну что ж, – сказал Пресняков и протянул широкую, как лошадиное копыто, ладонь. Но вдруг его лицо пошло бордовыми пятнами, и он на высокой ноте, когда бывает, если человек чем-то сильно взволнован, громко произнес: – Да чего уж там! Увидимся еще, нет ли? – Генерал порывисто подался вперед и поочередно обнял парней, с чувством невысказанной любви каждого крепко прижал к своей могучей груди. – Ну… с богом!

Парни поднялись по приставной лесенке в самолет, штурман втянул лесенку внутрь, плотно закрыл дверь. Самолет натужно взревел двигателями, пробежал метров триста по летному полю и, тяжело поднявшись в воздух, стал набирать необходимую высоту, ложась на нужный курс. Пассажиры приникли к иллюминаторам.

Сверху было отлично видно, как на востоке занимался новый день. Ранняя заря проглядывала сквозь вытянутые темные наслоения облаков, подсвечивая окраины одного необычно пушистого облака розовым светом, а немного в стороне сквозь их толщу уже пробивались первые солнечные лучи.

На аэродроме же одиноко стоял старый седой генерал и до рези в слезящихся глазах смотрел в небо, наблюдая за удалявшимся самолетом. Он стоял до тех пор, пока далекая точка совсем не скрылась из поля зрения.

Лес вплотную подходил к дороге. Глубокая машинная колея с уже подсохшими комьями грязи на неровном шишковатом гребне поверхности петляла среди деревьев. По ухабам и колдобинам, наполненным мутной дождевой водой, которая никогда не высыхала даже в жаркие дни, на большой скорости мчался «Виллис» с открытым верхом.

За рулем американского военного внедорожника сидел молодой милиционер в звании младшего сержанта. Из-под нахлобученной по самые уши фуражки с красной звездой по бледному от волнения лбу и по вискам ручейками стекал пот. Водитель яростно крутил баранку, не сбрасывая скорости даже на крутых поворотах, когда перед глазами внезапно возникали на дороге залитые грязной водой ямы, куда более глубокие, чем те, которые остались позади. Это говорило о том, что сержант хорошо знает местность.

На пассажирском сиденье лежал ППШ с полным диском, еще один диск лежал рядом. Внимательно следя за дорогой, водитель тем не менее успевал бросать по сторонам настороженные взгляды, отмечая про себя даже самые незначительные изменения в окружающей природе. В одном месте он заметил, как качнулась довольно толстая ветка, хотя ни малейшего ветерка не ощущалось, и тотчас протянул руку к автомату, положил потную ладонь на отполированный приклад. В другом месте на дорогу внезапно выбежал олень, водитель в доли секунды схватил автомат и лишь тогда разглядел лесного красавца, когда ППШ уже находился у него на коленях. «Вот сволочь! – мелькнула нехорошая мысль. – Так недолго и разрыв сердца получить». На место он положил оружие, когда впереди показался полосатый шлагбаум КПП, а возле него молоденький красноармеец с автоматом на груди.

Увидев подъезжавший «Виллис», красноармеец приветливо заулыбался и скорым шагом пошел навстречу, не торопясь открывать поперечную перекладину, примотанную веревкой к столбу в виде огромной рогатки, сделанной каким-то умельцем из сучковатой березы.

– Здорово, Андрис, – сказал он, на ходу закидывая автомат за спину, затем обтер потную ладонь сбоку о гимнастерку и протянул руку. – Курить не найдется?

– Здорово, Ваня, – охотно ответил водитель, проворно выбрался из машины и с чувством пожал широкую, как лопата, ладонь своего русского товарища. – Для тебя всегда найдется.

Андрис полез в карман галифе за кисетом. Это был высокий русоволосый парень с бледными голубыми глазами, которые оставались грустными, даже когда он улыбался. Его глаза в окружении белесых ресниц, некогда пронзительно голубые, выцвели раньше времени от того, что у него на виду фашисты в сорок третьем повесили мать и сестру: перекинули веревку, в которой он носил сено скотине, через балку в сарае и повесили их рядом.

– Кури, Ваня, – сказал он, передавая тому потертый кожаный кисет с завернутыми в него аккуратно вырезанными квадратиками бумаги. – Можешь отсыпать себе, сколько захочешь. Самолета еще нет?

– Пока нет, – мотнул головой часовой, бережно отсыпал самосад в свою ладонь, затем ссыпал небольшую горку прямо в карман широких галифе, отслюнил стопку газетной бумаги, свернул в трубку и тоже спрятал в карман. – Теперь порядок. Как доехал? – в свою очередь поинтересовался он, исподлобья поглядывая на товарища, теперь уже сворачивая небольшую, затяжки на три папиросу для себя. – Лесных братьев не встретил? А то они тут кишат, как муравьи в муравейнике. Того и гляди нападут. От них всего можно ожидать.

– Ничего, Ваня, разберемся и с ними. Дай время.

Андрис грустными глазами взглянул на красноармейца, хотел еще что-то сказать, но тут послышался далекий гул самолета, приближавшийся с нарастающей силой, и вскоре над их головами, ревя моторами, грузно пролетел бомбардировщик Пе-8.

– Легок на помине, – с досадой воскликнул красноармеец, проводив долгим взглядом самолет. Обжигаясь, несколько раз быстро и глубоко затянулся, отбросил крошечный окурок, вдавил его каблуком сапога в сухой суглинок и побежал открывать шлагбаум, запоздало крикнув на ходу: – Спасибо за курево!

Андрис въехал на раскинувшуюся среди леса обширную поляну, густо опутанную по периметру колючей проволокой, с вышками по углам и чашами мощных прожекторов. Во время войны здесь размещался военный аэродром, с него советские бомбардировщики дальнего действия летали бомбить фашистские укрепления на Западном фронте и даже города в самой Германии. Теперь об этом напоминали лишь несколько порожних цистерн, в них раньше хранилось горючее для заправки самолетов. Сейчас же авиационный керосин находился лишь в одной цистерне: его держали на всякий случай, когда редким самолетам, пролетавшим мимо на дальние расстояния, приходилось дозаправляться. Бывший аэродром охраняли три взвода красноармейцев, проживавших в крепких бревенчатых теплых землянках.

Посреди поляны, величественно замерев, стоял только что прибывший бомбардировщик Пе-8, отдыхал после долгого перелета. От нагретых моторов поднимались горячие волны, заметно колебался лиловый воздух, пронзенный янтарными лучами сияющего на небосводе солнца. Это было похоже на мираж, когда можно увидеть на блестящем горячем асфальте несуществующие лужи. Лопасти пропеллеров неподвижно застыли, готовые в любую секунду вновь поднять самолет в необъятные воздушные просторы для выполнения задания командования.

Возле самолета стояли четыре человека: трое были одеты в военную форму, на их фоне выделялся четвертый, беспечно одетый в гражданскую одежду и с непокрытой головой. Его темный чуб трепал низовой ветерок. У ног приезжих на траве стояли два чемодана и небрежно лежал вещмешок.