Жак Неккер

Фуше вернулся домой в канун знаменательного события. Нантское общество друзей конституции задумало устроить «фестиваль братства» совместно с находившимися в городе приезжими англичанами. Жозеф стал членом общества и принял участие в празднике, закончившемся «интернациональным» обедом в саду старого монастыря Капуцинов. 7 февраля 1791 г. Фуше был избран президентом общества. «Эта должность… выдвинула его (Фуше) в первые ряды местных политиков»^{61}. Как утверждал английский агент Уильям Август Майлз, Фуше являлся одним из организаторов широкой сети революционных клубов, число которых приближалось к 300^{62}. На посту президента общества друзей конституции он активно участвует в общественной жизни Нанта. Когда в апреле в Нант приходит известие о смерти Мирабо, этого «гениально-продажного авантюриста и величайшего героя конституционной демократии», торжественную речь в память «великого человека» произносит собрат Фуше^{63}. Наряду с этим, Фуше не забывает и о своих преподавательских обязанностях — с учетом революционных веяний он составляет новый учебный план для школьников-ораторианцев. Одновременно ему приходится решать и чисто финансовые проблемы. Вследствие того, что но Франции прокатилась волна секуляризации^[12], ораторианский коллеж лишился земель и построек на общую сумму в полмиллиона ливров. Ученики и преподаватели попали в трудное материальное положение. В начале августа 1792 г. Фуше удается заручиться согласием мэра на го, чтобы школа стала муниципальной, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но политика, «общественное служение» оставляют ему все меньше и меньше времени на пусть почетное, но малоприбыльное ремесло педагога. «Большая игра» неизмеримо сильнее прельщает Жозефа, чем воспитание подрастающего поколения.

Мирабо

Бриссо

Прекрасно зная, чем живут обитатели Нанта, точнее, их состоятельная часть, Фуше немедленно становится «выразителем интересов» своих земляков. Его предвыборные обращения к ним (в то время как раз проходили выборы в Конвент^[13]) — шедевры умеренности и здравого смысла. Они проникнуты примирительными настроениями: «Долой дух разрушения! Дух Конвента должен быть чисто созидательным. Поэтому избирать в его состав следует лишь архитекторов в области политики… а не революционных деятелей!»^{64}.

После того, как в Париже лидер Жиронды^[14] Жак Пьер Бриссо предлагает отменить рабство во французских колониях, Фуше посылает протест Национальному собранию. Когда Бриссо в полемическом 1адоре рассуждает «об одном попе, называющем себя патриотом», он имеет в виду «брата» Жозефа^{65}. Нантские буржуа, получавшие немалые выгоды от работорговли, в восторге от позиции, занятой Фуше. Члены общества и избиратели в Национальный Конвент чувствуют в Фуше своего лидера^{66}. Перед ним открывается долгожданный путь в Париж. Одновременно крупное событие происходит в личной жизни Фуше. Забыв обещания, данные им Шарлотте (впрочем, давал ли он их на самом деле?), Жозеф зачастил в дом Ноэля Куако — известного нантского адвоката. Визиты закончились предложением «руки и сердца» 27-летней невзрачной мадемуазель Бон-Жан. Робкая, некрасивая и к тому же страстно полюбившая Фуше, девица Куако с радостью уступила настойчивому кавалеру. 16 сентября 1792 г. состоялось превращение мадемуазель Бон-Жан в госпожу Фуше. Но Фуше не был бы Фуше, если бы, связав себя «узами» с простодушной девицей Куако, не имел в виду еще одной цели: «Я женился… с намерением обучаться профессии адвоката, которая гораздо больше согласовывалась с моими личными склонностями и состоянием общества…», — так с замечательной и обескураживающей откровенностью об этом факте своей биографии рассказал в мемуарах сам Фуше^{67}.

За 2 недели до свадьбы Фуше был избран депутатом в Национальный Конвент вместе с еще 7 представителями департамента Нижняя Луара^{68}.

Свадебный контракт

Жозефа Фуше и Бон-Жан Куако

Ситуация в стране сложная. В апреле 1792 г. Австрия, а вслед за ней и Пруссия начали войну против революционной Франции. В стенах Конвента возникла и набирала силу борьба между жирондистами и якобинцами^[15]. Однако отступать поздно. «Жребий брошен». 18 сентября 1792 года Фуше отправился в Париж. Как выразился Леон Каммахер: «Великая авантюра его жизни началась^{69}.

Очутившись в столице, Жозеф обосновался там основательно, сняв квартиру в доме № 315 на улице Сент-Оноре, одной из самых буржуазных улиц «Нового Вавилона». Дом находился в двух шагах от того места, где располагалась семинария, которую он окончил десятью годами раньше. Вместе с Жозефом была его верная Бон-Жан.

Что же представляла собой в то время революционная столица Франции? «В 1792 году, — вспоминал Шатобриан, — Париж выглядел совсем не так, как в 1789 и 1790 годах; то была уже не рождающаяся Революция, то был народ, упоенно рвущийся навстречу своей судьбе, невзирая на пропасти, не разбирая дороги. Толпа перестала быть шумной, любопытствующей, суетливой — она стала грозной. На улицах попадались только испуганные да свирепые лица; одни люди жались к домам, чтобы проскользнуть незамеченными, другие бродили в поисках добычи: встречные либо боязливо опускали глаза и отворачивались от вас, либо впивались в вас взглядом, пытаясь разгадать ваши секреты и прочесть ваши мысли… чувствовалось, что нарождается плебейская тирания… гораздо более страшная, чем дряхлый деспотизм древней королевской власти: ибо народ, ставший государем, вездесущ, и если он превращается в тирана, то вездесущ и этот тиран — всемирный Тиберий^[16] со всемирной властью»^{70}.

«Активный» Фуше по приезде в Париж странным образом стушевался, его почти не видно и не слышно. Незаметный депутат от Нижней Луары, правда, назначается в финансовый комитет 10 октября 1792 г., а затем 13 октября — в комитет по народному образованию^{71}. С наступлением 1793 г. он становится членом еще одного комитета — морского и колоний, где его коллегами были Марат и Баррас. Время от времени его сухощавая фигура возникает на трибуне Конвента. От имени комитета по народному образованию он зачитывает доклады, не вызывающие никаких дискуссий и, по-видимому, никакого интереса у присутствующих в зале депутатов^{72}. Биографу Фуше почти невозможно обнаружить следы его участия в деятельности Конвента, по крайней мере, до 16 января 1793 г. Объясняется это, по всей вероятности, неподготовленностью Фуше к широкой политической деятельности и его боязнью «проштрафиться» перед своими избирателями. Не исключено, что в его стремлении держаться в тени была «повинна» и маловыразительная внешность Жозефа. Тощий, с преждевременно увядшим, пергаментным лицом и слабым голосом, Фуше и думать не смел о том, чтобы стать соперником речистых и импозантных коллег-депутатов.

Накал страстей в Париже велик, борьба между политическими группировками в Конвенте усиливается день ото дня. Фуше опасается сделать ложный шаг и потому в первые месяцы своего пребывания в Конвенте не подает признаков жизни. Впрочем, нельзя сказать, что он не интересуется происходящим. Фуше пристально присматривается к тому, что творится вокруг, сводит знакомство с людьми, имена которых у всех на устах. «Сначала, — пишет он в мемуарах, — я упрятал себя в комитет по народному образованию, где я познакомился с Кондорсе, а через него — с Верньо… Я очень привязался к Верньо, который был великим оратором и искренним человеком»^{73}. Итак, выбор сделан. Жирондисты гораздо ближе Жозефу, чем окончательно дискредитировавшие себя фейяны или радикалы-якобинцы. В послании к избирателям 1 октября 1792 г. Фуше именует монтаньяров «горсткой лиц», не имеющих никакого влияния на большинство нации^{74}. «Предпочтение», оказанное Жозефом Жиронде, своевременно. Вознесенные на вершину власти народным восстанием 10 августа 1792 г., покончившим с монархией, жирондисты почти десять месяцев находятся у государственного руля. Но борьба в Конвенте разгорается, и вчера еще лидировавшие жирондисты откатываются вправо, теряя одну позицию за другой. Надо что-то делать, и без особых угрызений совести Фуше переходит на сторону победителей-якобинцев, оправдывая это предательство «высшими интересами» и «пользой Отечества»^{75}. К тому же, уверяет Фуше: «Я никогда не разделял политические взгляды жирондистской партии… Я полагал, что их следствием будет дезинтеграция Франции…»^{76}. Очевидно, тогда, в самом начале 1793 г., Фуше усваивает «золотое правило», которому останется верен до конца жизни — надо всегда быть вместе с победителями, ибо, как известно, победителей не судят. Что же касается побежденных, то жалеть их нечего, недаром мудрецы-римляне говорили: «Горе побежденным!».