– Да уж… – Иван чувствовал, как лоб его покрылся холодным потом – больно уж в жуткое дело влезал. Тут как бы самому выжить…

– О себе и друзьях своих не беспокойся, – обнадежил Овдеев. – Не токмо от меня, но и… – он поднял глаза кверху, – и от высших чинов вам, в случае чего, защита и покровительство будет. А дело, не скрою, сложное – и князя Михайлу надобно из него вывести… чтоб уж при всем желании не смог убить.

– Это как? – переспросил юноша. – Самим, что ли, его того… на тот свет отправить?

– То бы хорошо, но слишком опасно. Слухи поползут, опять же – следствие, на покровителей наших могут выйти… Нет, убивать мы не станем… а вот какую-нибудь болезнь на князя наслать – это можно.

– Болезнь? Что же мы, ворожеи, что ли?

Стольник осклабился:

– Почему ворожеи? Вот…

Выдвинув ящик стола – длинный, в какие приказные дьяки обычно метали те челобитные, что без опаски можно было заволокитить, так и говорилось: «положить в долгий ящик», – Овдеев достал из него небольшой мешочек из серой замши:

– Подсыпать в питье или в пищу… От того животом князюшка так изойдет, что ни о чем боле помыслить не сможет. Бери! Когда придет время ехать – скажу. Свободен.

Вот это влип! Словно муха в мед, если не сказать похуже. Иван хорошо понимал, что порученное его команде дело было очень опасным – после таких мелкие людишки обычно на этом свете не задерживаются… «Животом изойдет» – ага, поди проверь, животом ли? Может, после этого зелья князь и вообще не встанет? Скорее всего. Проверить бы на собаках – да собак жалко.

Вытащив из дома скамейку и кувшин квасу, Иван сидел на крыльце и думал, дожидаясь возвращения друзей. Задание у тех было простое – молодой князь Михаил Скопин-Шуйский. Близко к князю не подходить – да и кто бы пустил? – просто разговорить дворню и неближних знакомцев.

Усталое солнце к вечеру спряталось в облака, превратившись в маленький золотистый шарик. Впрочем, дождя не было, да и в облаках зияли просветы. Так и чередовались: молочно-белые, светло-оранжевые, густо-палевые облака полосками – нежная лазурь неба. Было не жарко, но и не холодно, а так, в самый раз. За воротами, в уличной пыли, крича, играли дети, пахло укропом, шалфеем и яблоками. Василиска ушла к подружке, Филофейке, взяв с собой пряжу. Ужо, посидят, посплетничают, посмеются, что еще молодым девкам делать-то?

Посмотрев в небо, Иван встал, потянулся – пора бы уж Василиске возвращаться. Хватит сплетничать, нашли бы, чем заняться, и тут… Юноша улыбнулся. Вообще-то, и парни должны бы скоро быть. Что-то они долгонько сегодня, долгонько… Иван от нечего делать походил по двору, лениво попинав ногами валявшиеся дрова: вчера вечером покололи, а в поленницу не сложили – стемнело. А сегодня было неохота, да и не дворянское это дело – дрова в поленницы складывать, невместно занятие сие благородному мужу, на то слуги имеются.

В калитку вдруг дернулись, постучали. Иван обрадованно отворил, гадая, кто там – Митька, Прохор иль Василиска? Если Василиска, то…

– Здрав будь, господине! – низко поклонился какой-то незнакомый парень, даже не парень, а совсем еще молоденький отрок – безусый, светлоглазый, худой, с длинными русыми волосами.

– Да что ты на улице кланяешься? – посмеялся Иван. – Во двор хотя бы зайди.

– Коли позволишь, господине.

Одет парнишка был вполне даже прилично: белая, с вышивкою, рубаха, приталенный длинный кафтан темно-зеленого аглицкого сукна, украшенный серебристой плющеной проволочкою – битью, с кручеными веревочками-застежками – канителью – от ворота до самого низу, на ногах – алые сапожки, волосы аккуратно причесаны, в руках – беличья шапка.

Войдя во двор, гость еще раз поклонился:

– Спаси тя Господь, господине!

– Да что ты все кланяешься? – раздраженно бросил Иван и вдруг застыл, с удивлением вглядевшись в парня. – Постой, постой… Господи, да ведь ты Игнат, кажется!

Да уж, в этом прилично одетом, уверенном в себе пареньке сейчас было трудно признать того плачущего заморыша, что еще так недавно висел на дыбе под кнутом палача Елизара.

Гость улыбнулся:

– Признал, господине! Извиняюсь, что побеспокоил, – заглянул ненадолго и от дел никаких не оторву. Просто зашел поблагодарить за свое спасение… И вот сказать… Ежели, господине, не дай Бог, хворь с тобой какая-нибудь приключится, ты к лекаришкам немецким не ходи, а иди к моей матушке, Олене, – уж она-то от любой хвори вылечит. Мы на Поварской живем, в Земляном городе.

– На Поварской… – задумчиво повторил Иван. – А, знаю! Недалеко от Чертолья.

– Ну да, там рядом, – отрок улыбнулся. – И вот еще что. Матушка вчера гадала – сказала, опасность для тебя есть немалая.

– Что? – Юноша вскинул глаза и тут же рассмеялся. – У меня, вообще-то, вся жизнь в опасностях – служба такая, тут и гадать не надо.

– Извести тебя хотят, господине! – твердо заявил Игнат. – Про то и предупреждаю.

– Извести? – Иван хохотнул. – Интересно, кто?

– Точно не ведаю, но мыслю – тот самый дьяк, что меня пытал.

– Ондрюшка? – удивился Иван. – Ему-то с чего? Ну, вот что… – Юноша рассердился, и в тот же миг за воротами послышались знакомые голоса Прохора с Митькой.

С хохотом завалив в распахнутую калитку, парни споткнулись о разбросанные дрова и сходу принялись шутить:

– Эко, Иване! Ты пошто поленницу не сложил? Иль поленился?

Отрок еще раз поклонился и попятился:

– Ну, я пойду, господине. Ежели что, приходи на Поварскую – примем с честию.

Иван лишь отмахнулся и в нетерпении повернулся к друзьям:

– Ну, рассказывайте! Да чего ржете-то, словно лошади? Пьяные вы, что ли?

– Ну, зашли по пути, выпили, – признался Прохор. – По паре стакашков бражки.

– Да немного, – поддакнул Митрий. – Не опьянели, не думай. А смеемся от веселья.

Иван хмыкнул:

– Ну, ясно, не с грусти. Так чего веселитесь-то?

Прохор посерьезнел первым:

– Михайлу Пахомова помнишь? Ну, который при само… тьфу, при Дмитрии был?

– Ну, помню…

– Так мы его в кабаке встретили, пьянющий – в дым. И серебро швыряет – направо-налево. Так он, Михайла-то, что удумал – кошку вином напоил, не знаю уж, откуда он ее взял, хозяйская ли то была кошка, или он ее как-нибудь с собой принес, неважно. Вот она, заразища, по столу ходит, шатается, хвостищем бьет, ровно тигра, – а в кружки мордой лезет, видать, водка понравилась!

– Да-а, – выслушав, покачал головой Иван. – То-то, я смотрю, вам потеха. По делу узнали чего?

– Да узнали, – Прохор махнул рукой, присаживаясь на крыльце на скамейку. – Сначала я расскажу, потом – Митька.

– Давай, – протянув друзьям кувшин с квасом, Иван приготовился слушать. Даже глаза прикрыл – так ему лучше представлялось, что Прохор рассказывал.

С утра еще ярко светило солнце, а белые и палевые облачка несмело теснились над дальним лесом. Зеленщики, кроме лука, укропа и огурцов, продавали букеты васильков и фиалок, и Прохор уже полез за медной монеткой – купить для кузнецкой дочки Марьюшки, – да тут же раздумал. Не монетину пожалел – цветы-то куда девать, помнутся. На обратном пути прикупить, разве что? Вздохнув, парень махнул рукой да зашагал дальше, а шел он на Таганку, именно там, на берегу Яузы, устраивались иногда тренировочные кулачные забавы, которые, говорят, частенько посещал Михаил Скопин-Шуйский.

Прохор шагал, щурясь от солнца, и думал о завтрашнем дне. Суббота – можно было, наконец-то, встретиться с Марьюшкой возле церкви. Нет, не возле этой вот, деревянной и неказистой, а возле белокаменной, святых Петра и Павла, где уж такие золоченые маковки, что в иные дни и глазам глядеть больно. Не то что здесь…

Прохор обошел церковь и свернул к паперти… едва не наступив на дерущихся парней. Один – здоровый, мосластый, краснорожий – мутузил другого – маленького и щуплого. Точнее говоря, уселся тому на грудь и с вожделением бил по лицу кулаками, приговаривая:

– Вот тебе, вот! Не крестись, ворюга, на чужие иконы!