В конце концов мертволицые китайцы загнали их штыками к огромной барке. Чернявый комиссар без пафоса, давясь, прочёл им распоряжение, что они, как дезертиры, должны быть отставлены к диспозиции военной власти в Севастополь. Кончив, махнул рукой и, попираемые штыками китайцев, арестованные влились длинными прядями в чёрную внутренность барки.

Над их головами задраили люки, через несколько минут малый паромный катер потянул дебелую и широкую барку дальше и дальше за мол и маяк одесский, вдоль берега Аркадии, и наконец барка закачалась на волнах открытого моря. На небе плыли оливковые облака, между ними и волнами полыхали молчаливые чайки.

В середине барки поначалу было тихо, затем отозвалось несколько злобных и тревожных голосов: - Ломи, братцы! Разве нам погибать? Потом заговорили другие, наконец почти из всех уст вырвался рык злобы и отчаяния.

Всё увеличивавшаяся духота побуждала почти до безумия: сотни рук били в стены, в потолок и дно барки, пока нашли слабое место: люки барки начали умеренно подниматься и опадать, медленно извивались засовы; извне казалось: барка дышит как большая жаба. В конце изогнутые ригели и большие замки разломались, треснули доски дверей, и узники выскочили на помост.

Впереди всех с толчёными до крови кулаками, как разъярённый зверь, выскочил Петька Клин, прыгнул по-кошачьи, и встал. Нигде на палубе не было видно ни сторожа, ни вообще человека.

Петька подбежал к краю барки: где-то вдалеке убегал, попыхивая дымом, катер. На горизонте показалось какое-то судно. А вокруг фиолетовое море, покрытое серым сумрачным небом. Беспокойство узников перешло вдруг в уверенность, что их хотят предать смерти от голода. Ругательства, смешанные со слезами бессилия, посылали заключённые вдогонку исчезавшему катеру. И чем меньше делалось пятнышко-силуэт пароходика, тем истеричнее проклинали и плакали узники.

Петька Клин молчал. Его небольшая фигура напряглась, он смотрел в другую сторону и, казалось, нюхал воздух.

Силуэт другого корабля показался знакомым: Петька напрягал зрение, присматриваясь к нему. Между тем корабль, зловещий и серый, исполнял какие-то манёвры, вдруг сверкнула золотая черта в облаке белого дыма над его бортами, и звук выстрела рассыпался в пространстве.

- Это «Алмаз» в нас стреляет, братцы! - вернулся Петька к умолкшим товарищам и добавил: - Теперь, должно быть, смерть к нам приходит.

Когда ещё можно было сомневаться при первом неудачном выстреле, то при втором обломки злобно плюхнулись вокруг барки. Дело было ясно: «Алмаз», военный крейсер, имел приказ большевиков затопить барку дезертиров.

На помосте барки поднялся шумный и беспомощный шорох. Некоторые надеялись ещё спастись, мол, не попадут, некоторые готовились к прыжку в воду, не зная, в какую сторону плыть, некоторые извивались от бессилия, не умея плавать, не зная, что делать.

Один Петька Клин, сев на перила, казалось, закаменел: где и насколько далеко они есть от берега, это единственное царило в его мыслях. Однако мгла не давала ему увидеть берега, а как долго вёл их барку катер, не мог он счесть взаперти.

В это время кто-то упал к его ногам, обвив его колени руками.

– Петька! - язык его прерывали всхлипывания. – Петька, прости меня, товарищ! Перед смертью прости мой грех! Прости, всё равно тут погибнем! Это я в тебя стрелял на мосте на Мельницах, это я уговаривал людей, чтобы тебя убили, когда ты возвращался из «Урании», это я теперь солдат навёл на тебя сонного!

Белокурый, с белесыми ресницами и бровями, испуганный, помешавшийся от близкой смерти, слюнявил слова молодой подельник Петьки - вор тупой и мстительный - Васька Мацан. Он часто сидел по тюрьмам, старшие воры высмеивали его сгорбленную фигуру и втянутую в плечи голову.

– Ты Иуда! – спокойно сказал Петька, глядя на него сверху. Ты, - и добавил самую непристойную брань, которую знал. - За что ты хотел меня убить?

«Алмаз» снова выстрелил и снова промахнулся. Столб воды поднялся и упал на барку.

- Фартовый ты, очень удачный, всё тебе, как из рукава сыплет: тебя все хвалят, тебя девки любят, о тебе песню сочинили - мямлил белобрысый, съёживаясь от грохота взрыва и взгляда Петьки. - Я хотел, чтобы и обо мне знали и пели, я тоже... теперь, прости, Петька, - и так все погибнем.

- Ты... - с отвращением буркнул Петька и поднялся, как под ударом бича; его сильное и изящное тело не хотело погибнуть, а упоминание о песне придало ему веры в себя. – Ты.. – и он оттолкнул ногой Мацана, оттолкнул, не глядя, не имея времени на ярость; глаза Петьки блестели, а походка отображала его кошачью ловкость и волчью жестокость. Уходя, сбросил с себя лишнюю одежду, ботинки и, не задумываясь, не останавливаясь, бросился в море.

Вынырнул, рванулся и поплыл, не выбирая, напрямую, инстинктивно, решительно и быстро.

Инстинкт не обманул его, через час Петька увидел силуэт стройной Генуэзской башни на Золотом берегу, где темнели кипарисы и туи, где голубели и белели крыши вилл, где, упав на золотой песок между красными скалами, можно сладко думать о бытии.

Вор лежал измученный. «О Мари, о Мари!» - пел над ним неаполитанскую песенку чистый женский голос и тоскливо гремел клавир в ближайшей вилле.

«Алмаз» выстрелил ещё несколько раз. Революционные артиллеристы не являются блестящими, но и они могут наконец попасть. С пробитым бортом, повреждённым средним помостом, барка зачерпнула воды, однако не утонула. Последние выстрелы окончательно разнесли её на куски.

Разом проходящая большая опасность даёт здоровым людям ощущать мир стократно ярче. Петька чувствовал в себе силу непомерную, а дерзость его не имела границ. Это был апогей его воровской романтики. Он окончательно выбрал себе профессию налётчика и здесь в изобретательности и отваге превзошёл своих предшественников.

Одновременно все поступки Петьки приукрасили оттенки живописности; окружение от него ждало игры и он давал эту игру всем существом во время опасности и во время отдыха.

Он чувствовал себя даже поэтом. Когда гармошка играла фруктовый танец, или другие воровские куплеты, рьяно и резко распевал он строки о собственных удачных походах и хвастался своей добычей, притоптывая с важным лицом в кругу интересующихся слушателей.

Однажды во время такого танца показалось ему, что на расстоянии нескольких шагов появилась сгорбленная фигура Мацана.

- Стой, Васька! - с радостной злобой выкрикнул Клин и, когда тот не послушал, поднял с земли красный, как кровь, обломок гранита и бросил вслед фигуре.

Незнакомец обернулся, - нет, это не был Васька Мацан!

Налёты Петьки были насмешками над большевистскими институтами правопорядка. За его голову определили большую денежную премию; на него охотились и большевистские патрули и даже не большевики, чтобы получить награду. А он, сочетая неразумную небрежность о собственной безопасности с поражающими остроумием уловками, ускользал из рук преследователей.

Последнее приключение Петьки Клина произошло на улице Болгарской, воспетой во многих воровских песнях. Болгарская принадлежала тогда к району деятельности Петьки.

В глухую ночь зажёгся одноэтажный дом, зажёгся снизу, как огромный костёр, грохоча огнём и пахнущий дымом и сажей. Воды не было тогда в Одессе: водовод не давал тогда воды из Днестра, и пожарные, разбивая крюками и топорами соседние деревянные пристройки, ликвидировали пожар. Дом должен был сгореть. Отряд милиции встал вокруг, не пуская интересующихся жителей близко к пожару. Заходилась кучка погорельцев в белье.

В это время появилась в окне первого этажа чёрная ладная и знакомая фигура с небольшой сумкой через плечо. Фигура сделала приветственное движение для толпы вокруг.

- Это Петька Клин! – закричали голоса оттуда. - Здрасьте, Петька Клин!

Приблизившаяся милиция и патруль красноармейцев не задумываясь открыли беспорядочную стрельбу по силуэту воровского героя.