Петька Клин исчез, но снова коротко появился в окне, чтобы показать толпе, что ему ничего не сделалось. Рёв радости и похвалы был ему ответом и не умолкал долго, хотя Петька исчез в глубине покоев.

Неизвестно, сам ли он поджёг этот старый деревянный дом, явился ли на пожар, чтобы «купить» кое-что для себя? Может его звало зрелище и удивление толпы? В любом случае на его судьбе отражалось клокотание сотен удивлённых голосов и это была самая сладкая музыка для него. В покоях было полно дыма, но Петька, не зацепив ни кресла, ступал мягко, умело находил самое ценное и бросал в мешок. Ещё несколько минут, и он имел намерение через чердак подняться на крышу, а оттуда на другие, и исчезнуть.

Солдаты перестали стрелять и хмуро смотрели в огонь и дым, раздражённые ругательствами и насмешками обрадованной толпы. Наконец командир патруля, тихо поговорив с начальником милиционеров, обратился к патрулю с восклицанием:

- Смирно! Кто хочет добровольно идти ловить Петьку Клина? - и напомнил о денежной награде и о служебном повышении. – Пусть выступит вперёд.

Ни один из солдат не выступил: все молча смотрели, как огонь, уничтожив дверь партера и рамы окон, лизал первый этаж.

- Значит ты пойдёшь, - коротко указал офицер на первого из ряда солдата, высокого и щербатого рыжего. Тот выступил бледный, снял шинель и, не сводя глаз с пылающей двери, пошёл прямо на неё, как лунатик. Дерево шипело, трещали срубы, пламя отражалось на медных касках пожарных. Однако едва рыжий вступил в проём двери, как большая балка, искрясь в дыму мелким пламенем, упала на несчастного, раздробив ему череп. Одежда его сгорела сразу; обугленная чёрная кожа скворчала и лопалась, обнажая красные мышцы. Руки и ноги начали корчиться. Мышцы живота и хрящи рёбер пережглись, начали распадаться суставы. Женщины в толпе вскрикнули.

Офицер стоял, ничего не говоря, у застывших в напряжении солдат, - и на этот раз Петьке видно было суждено уйти.

Тогда, словно одержимый бешенством, с взбаламученным лицом продрался сквозь ряды милиции невысокий блондин и встал перед офицером.

- Я достану Петьку Клина! - крикнул он, а его белесые ресницы дрожали и бесцветное смятое лицо было осмысленно переполнявшей его глубочайшей, поскольку почти беспричинной ненавистью.

Офицер повторил ему слова о награде и дал револьвер. Мацан (ибо это был он) не взял ничего, он смерил намётанным глазом горящий дом и вдруг, бросившись вперёд, как голодный зверь, начал выцарапываться по желобам и опорам на крышу дома. Горячее железо жгло ему руки, желоба не раз отламывались под его тяжестью, но он лез упрямо и приближался к цели.

Толпа замолчала. По правой и по левой стороне стояли сотни людей, запрудив длинную улицу.

Наконец Мацан встал на крыше, однако все молчали, всматриваясь в его силуэт. Начальник патруля взял папироску, постучав ею о металлический портсигар.

Почти одновременно с немного растерянным силуэтом Мацана вынырнул второй силуэт, виноватый, решительный, напряжённый. Вынырнул, положил награбленные вещи, и два врага бросились друг на друга. Не дрались на ножах: душили друг друга, царапали ногтями, кусали взбешённо и слепо. Вокруг сотни голов качались в такт их борьбы. Офицер как стал с не зажжённой папироской, так и остался стоять.

Петька Клин был немного меньше своего противника, но жестокость, скорее какое-то право на жестокость наполняло радостью всё его тело. Он чувствовал, что его враг слабеет, и с проклятиями бессмысленно и неосознанно тащил Мацана на край крыши.

Там и повисли они: две чёрные фигуры, облитые красным заревом, безликие и бесчеловечные, иногда показывая белые немилосердные клыки.

Мацан упал. Петька давил на его грудь коленом, духота лишила поверженного чувств, — слепой, глухой и беспамятный полетел он на горящие балки и доски.

Никто не стрелял в Петьку, когда он тяжело поднялся на ноги и шаткой походкой сделал несколько шагов по крыше. Он был утомлён, и то не столько борьбой, сколько покушением на его славу, покушением неустанным, терпеливым и лютым. Васька Мацан слишком преследовал Петьку, чтобы можно было так легко уверовать в смерть Васьки. Петька Клин сделал несколько шагов, заколебался и снова пошёл на край крыши.

И это было началом его конца. Он взглянул вниз, где лежало тело задушенного Васьки, дым клубами покрывал его и Петька зашатался, блекло улыбнулся к толпе и потерял равновесие. Только это, а не пули, засвистевшие вокруг него, заставило его спрыгнуть на землю.

Он упал, но сразу поднялся: его ожоги были незначительны. Петька Клин побежал и был сразу окружён солдатами.

И сразу покой воцарился в этом храбром и преступном творении. Налётчик Петька Клин знал, что его ждёт. Налётчики, пойманные на месте, должны быть расстреляны.

С офицером говорил презрительно и беспардонно, на вопрос: где его сообщники? - показал широким жестом толпу направо, а затем налево от себя. На вопрос о прозвищах сообщников засмеялся и ничего не сказал.

А впрочем и сам офицер торопился: дело было для него тоже ясное.

Сделав несколько заметок у себя в записной книжке, в то время как Петька весело и с помпой перекликался с приятелями и подельниками, офицер скомандовал солдатам отодвинуть толпу направо и налево. Толпа раздвинулась, как при театральном спектакле, и образовала широкий коридор, давая место Петьке у стены напротив пожарища. Милиционеры окружили цепью освободившееся место, солдаты стали в две шеренги лицом к лицу с одиноким, немного хромающим Петькой Клином. Между ним и солдатами вышел офицер, сухо и в спешке прочитал смертный приговор за налёты и вражду с пролетарским правительством. Окончив чтение, хотел отойти в сторону и дать знак к стрельбе, но Петька Клин с той же самой гордой и театральной улыбкой попросил разрешения у офицера спеть своё «последнее танго».

Некоторая тревога промелькнула на лице офицера, не является ли это новой хитростью Петьки Клина, но, осмотревшись направо и налево, позволил Петьке кивком головы. Своим солдатам дал приказ взять Петьку на прицел.

Тогда Петька начал петь свою последнюю песню. Пел резким фальцетом, как всегда немного издевательски улыбаясь, и иллюстрируя свое пение движениями рук. Пел припёртый к стене, на него смотрели немигающие дула двадцати четырёх ружей, с интересом присматривался немного сгорбленный офицер, не без сострадания и уважения, как отважные на отважного смотрели со стороны милиционеры со штыками на ружьях, а из толпы справа и слева вырывались вскрики, вздохи и плачи, но изредка, потому что люди хотели слушать.

Петька рассказывал о своих приключениях на море, где он ездил на торговом судне, рассказывал дешёвыми рифмами и с пафосом о количестве убийств, которые исполнил и, казалось, вырастал, красно освещённый пожарищем, а металлические шлемы пожарников все были обращены в его сторону неподвижные и блестящие.

Рассказал Петька о том, как предательски хотел его убить подельник и о том, как он победил его в честной борьбе, а ружья в руках солдат начали слегка дрожать, видимо от усталости.

Наконец спел Петька о своей собственной смерти и фальшивым фальцетом в тоскливой мелодии старался передать, как глубоко он...

После этих слов ударила команда: - Пли!

Петька Клин не упал, хотя гримаса боли изменила его лицо: он упал только по второму залпу, а солдаты дали залп ещё в третий раз до бездушным останкам человека.