С боковой лужайки прибежали Пако и Ренато. Они должны были обыскать Месснера, но ограничились тем, что охлопали его карманы и тут же снова убежали на лужайку, которую теперь называли футбольным полем: ради обыска игра в футбол была приостановлена.

– Гэн, – произнес Месснер, дотрагиваясь до спящего носком своего башмака. – Ради бога, поднимайтесь!

Казалось, Гэн спит сном запойного пьяницы или наркомана. Рот его был открыт, руки раскинуты в стороны. Из горла вылетал какой-то булькающий храп.

– Эй, переводчик! – Месснер наклонился над головой Гэна и пальцами приподнял ему веко. Гэн стряхнул с себя его руку и медленно открыл глаза.

– Вы сами говорите по-испански, – глухо сказал он. – Вы могли это делать с самого начала. А теперь оставьте меня в покое. – Он перекатился на бок и подогнул колени к подбородку.

– Я не говорю по-испански! Я вообще не умею говорить! Вставайте! – Месснеру показалось, что земля под ними дрогнула. Но ведь и Гэн должен был почувствовать толчок? Или это ему померещилось? Что вообще понимают все эти инженеры? Кто даст гарантию, что рано или поздно земля не поглотит их всех: и оперную диву, и рядовых преступников? Месснер опустился на колени и приложил ладони к траве. Он немного успокоился, решив, что все это ему почудилось, и снова потряс переводчика за плечо.

– Гэн, послушайте меня! – по-французски сказал он. – Мы должны уговорить их сдаться! Сегодня же! Все это не может больше продолжаться. Вы меня понимаете?

Гэн снова перекатился на спину, потянулся, как кошка, а затем закинул руки за голову.

– С тем же успехом мы можем уговорить деревья обрасти птичьими перьями. Что вы суетитесь, Месснер? Разве вам не ясно, что они не хотят никаких переговоров? Особенно с такими, как мы.

С такими, как мы. Очевидно, подумал Месснер, Гэн имеет в виду, что он плохо справляется со своими обязанностями. Зачем тогда он провел эти четыре с половиной месяца в номере отеля, вдали от Женевы, хотя приехал сюда для того, чтобы слегка развлечься и отдохнуть? Обе стороны вели себя на редкость неуступчиво, особенно сторона, засевшая в доме и не желавшая понимать, что ни одно правительство никогда не пойдет на уступки похитителей, как бы ни складывались обстоятельства. Правительство никогда не сдается, а если говорит, что сдается, то лжет. Всегда! Это абсолютно точно. Насколько понимал Месснер, в его обязанности не входило искать компромисс: он должен был всего лишь уберечь обе стороны от трагедии. Но даже на это у него уже почти не осталось времени. Несмотря на ритмичный топот бегунов по дорожкам вокруг дома и стук мяча на футбольном поле, он явственно ощущал, что под землей что-то происходит.

Красный Крест, как и Швейцария, всегда стоял за мирный нейтралитет. Месснер давно снял свою повязку, но не изменил своим принципам. Члены Красного Креста приносят заложникам еду и медикаменты, иногда передают документы для переговоров. Но они не шпионы! Не агенты! Иоахим Месснер ни слова не скажет террористам о планах военных, как ни слова не скажет военным о том, что происходит в стенах этого дома.

– Вставайте! – снова сказал он.

Гэн неохотно сел и протянул руку Месснеру, чтобы тот помог ему подняться на ноги. Здесь что, был пикник? С какой стати они пьянствуют в такую рань? Похоже, что и заложники вовсе не страдают. Все выглядят прекрасно: розовощекие и энергичные.

– Командиры, очевидно, на футбольном поле, – сказал Гэн. – Они тоже, наверное, играют.

– Вы должны мне помочь, – сказал Месснер.

Гэн пригладил волосы, пытаясь придать им подобие порядка, и, окончательно проснувшись, положил руку на плечо друга:

– Разве я вам когда-нибудь отказывал?

Командиры не играли в мяч; они сидели на краю поля на трех складных железных стульях, обнаруженных во внутреннем дворике. Альфредо выкрикивал игрокам инструкции, Эктор с неослабным интересом следил за игрой, а командир Бенхамин подставлял лицо под лучи солнца. Их ноги утопали в высокой траве.

Хильберто провел мастерский финт. Гэн подождал окончания игры, чтобы объявить о прибытии гостя.

– Сеньоры, – сказал он, обращаясь ко всем троим. – Месснер здесь.

– Потом, – сказал командир Эктор. Сегодня утром у его очков сломалась вторая дужка, и он вынужден был придерживать их на носу, как пенсне.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал Месснер. В его голосе появилась настойчивость, какой не было раньше, но за криками игроков ее никто не заметил.

– Ладно, говорите, – сказал Эктор. Альфредо, не отрываясь, наблюдал за игрой, а Бенхамин даже не открыл глаза.

– Мне надо поговорить с вами в доме. Мы должны обсудить вопрос переговоров.

Альфредо повернул голову к Месснеру:

– Они действительно готовы к переговорам?

– Я имею в виду вашу позицию.

Эктор отмахнулся от Месснера как от надоедливой мухи.

– Вы отнимаете у нас время. – Он снова всецело переключил внимание на игру и закричал: – Франсиско! Мяч!

– Послушайте меня, – сказал Месснер по-французски. – Хотя бы один раз. Я сделал для вас очень много. Я приносил вам еду и сигареты. Я передавал ваши послания. Сегодня меня попросили серьезно с вами поговорить. – Даже на ярком солнце лицо Месснера оставалось бледным. Гэн взглянул на него, а потом перевел его слова, стараясь как можно точнее воспроизводить его интонацию. Оба они стояли рядом, но командиры потеряли к ним всякий интерес. Обычно в таких случаях Месснер сразу уходил, но сейчас он продолжал стоять со скрещенными на груди руками и ждал.

– Может, хватит? – прошептал ему Гэн по-английски, но Месснер на него даже не посмотрел. Они простояли так более получаса.

В конце концов Бенхамин открыл глаза.

– Хорошо, – сказал он. Его голос звучал не менее устало, чем у Месснера. – Пойдемте ко мне в кабинет.

Сесар, бесстрашно исполнивший перед слушателями арию из «Тоски», предпочитал упражняться днем, когда все выходили в сад. Особенно потому, что эти упражнения ограничивались гаммами, которые казались ему занятием бесполезным и унизительным. Они с Роксаной Косс никогда не оставались наедине. В этом доме вообще не существовало такого понятия, как уединение. Като был здесь, потому что он играл на рояле, и господин Хосокава был здесь, потому что он был здесь всегда. Был здесь и Ишмаэль, которого регулярно выгоняли из футбольной команды: они с господином Хосокавой сидели за шахматами, придвинув к роялю журнальный столик. Ни Ишмаэль, ни Сесар не расставались с оружием – на тот случай, если им повезет остаться на всю жизнь в этом доме; тогда им придется его защищать. Если бы Сесар начал жаловаться на присутствие посторонних – и если бы кто-нибудь перевел его слова Роксане Косс с испанского на английский, а потом ее ответ с английского на испанский, – то он услышал бы от нее, что вокал – это искусство, адресованное людям, а потому ему следует привыкать к аудитории. Он хотел разучивать песни, арии, целые оперы, но она заставляла его петь гаммы и какие-то бессмысленные отрывки. Она заставляла его издавать рык, прищелкивать губами и задерживать дыхание до тех пор, пока он не падал на стул, опуская голову между колен. Если бы она разрешила ему петь песни под аккомпанемент, он созвал бы всех, но она говорила, что это право ему еще надо заслужить.

– Это тот самый парень, который поет? – спросил Месснер. – Его зовут Сесар? – Он остановился в гостиной послушать его, и командир Бенхамин с Гэном остановились рядом. На Сесаре была слишком короткая, особенно в рукавах, курточка, и его тощие руки торчали наружу, как палки.

Бенхамин очень гордился своим подчиненным.

– Он теперь поет целыми днями, – сказал он. – Вы просто попали в плохой момент. Сесар поет постоянно. Сеньорита Косс говорит, что у него большой талант и есть все задатки, чтобы стать великим певцом, таким же, как она.

– Помни о дыхании! – сказала Роксана и глубоко втянула в себя воздух, чтобы показать ему, как это делается.