– Ты что-то плохо выглядишь, – сказал вице-президент. – Все эти разговоры о любви совершенно не вяжутся с твоим обликом.

– Господи, когда же мы, наконец, отсюда выберемся? – спросил Оскар. Он сел на диван и уронил голову на колени, словно ему подурнело.

– Выберемся? Так ты же сам только что говорил, что нас всех убьют.

– Я передумал. Меня не убьют. Вот я точно могу кого-нибудь убить, а меня никто убивать не станет.

Рубен сел рядом и прижался здоровой щекой к широкому плечу друга.

– Ты сам себе противоречишь, но это ничего. Мне больше нравится, когда ты так говоришь. Давай считать, что мы все останемся живы. – Он поднялся с дивана. – Знаешь что, подожди здесь. Я схожу на кухню и принесу тебе льда. Ты не представляешь, насколько лучше человеку может стать ото льда.

– Вы играете на рояле? – спросила Гэна Роксана Косс.

Он не заметил, как она подошла. Он стоял спиной ко всем и смотрел в окно на гаруа. Гэн старался расслабиться и не напрягать глаза. Казалось, еще немного, и он начнет видеть в тумане то, чего нет. Господин Хосокава посмотрел на Гэна выжидательно, явно желая узнать, что говорит певица, и несколько секунд молодой человек в замешательстве соображал, отвечать ей или перевести обращенный к нему вопрос господину Хосокаве. И все же сначала перевел, а потом ответил: «Нет, к сожалению, нет».

– А я думала, играете, – сказала она. – Вы производите впечатление человека, который столько всего умеет. – Она взглянула на его патрона: – А господин Хосокава?

Господин Хосокава грустно покачал головой. До того как стать заложником, он считал себя человеком успешным и многого достигшим в жизни. Теперь жизнь представлялась ему длинным списком неудач: он не говорит ни по-английски, ни по-итальянски, ни по-испански. Он не играет на рояле и даже никогда не пытался научиться. Им с Гэном ни разу в жизни такое не приходило в голову.

Роксана Косс окинула взглядом комнату, как будто искала своего аккомпаниатора, но тот уже был на другом конце света, и землю над его могилой сковали ранние шведские морозы.

– Я повторяю себе, что все это закончится очень скоро, что я просто взяла отпуск. – Она посмотрела на Гэна. – То есть нет, я не считаю, что это отпуск.

– Разумеется.

– Мы сидим в этой ужасной дыре почти две недели. Я никогда не делала перерывов в пении больше чем на неделю, если только не была больна. Мне пора возвращаться к вокалу. – Она придвинулась к мужчинам, и те машинально склонились к ней. – Я совсем не хочу петь здесь. Не хочу развлекать террористов. Как вы думаете, мне стоит подождать еще пару дней? Может, они нас отпустят к тому времени? – Она снова оглядела комнату, словно надеясь увидеть, что кто-то из заложников сложил на коленях особо изящную пару рук.

– Наверняка здесь кто-нибудь умеет играть, – сказал Гэн, стремясь уклониться от вопроса об освобождении.

– Рояль здесь отличный. Я сама умею немного играть, только не могу сама себе аккомпанировать. Сомневаюсь, что они специально для меня захватят еще одного аккомпаниатора. – Тут она обратилась непосредственно к господину Хосокаве: – Я просто не знаю, что с собой делать, когда не пою. Я абсолютно не умею отдыхать.

– У меня такие же ощущения, – ответил господин Хосокава, с каждым словом все больше робея. – Когда я не могу слушать оперу.

Услышав это, Роксана улыбнулась. Какой достойный человек! В глазах других она часто видела страх, временами даже панику. Конечно, в подобных обстоятельствах в панике не было ничего постыдного, она сама почти каждую ночь плакала, засыпая. Но казалось, страх не властен над господином Хосокавой, или, по крайней мере, он умел его не показывать. Стоя рядом с ними, Роксана Косс и сама успокаивалась, хотя и не могла объяснить почему. Рядом с ним у нее возникало чувство, что она уходит с яркого, слепящего света в уютную темноту, заворачивается в тяжелый бархат театральных занавесей, где ее никто не увидит.

– Помогите мне найти аккомпаниатора, – сказала она ему, – и обе наши проблемы будут решены.

На лице ее теперь не было никакой косметики. Первые несколько дней она еще бегала в ванную и красила губы помадой, которую захватила с собой на прием. Потом начала стягивать волосы резинкой и оделась в чужую одежду, которая не совсем подходила ей по размеру. Господин Хосокава думал, что с каждым днем она выглядит все прелестней. Он столько раз хотел попросить ее спеть, но так и не решился, ведь именно из-за его любви к пению они все угодили в беду. Господин Хосокава даже не решался попросить ее сыграть с ним в карты или узнать ее мнение о гаруа. Он вообще старался ей не надоедать, и Гэну ничего не оставалось, как поступать точно так же. Оба они заметили к тому же, что все мужчины (за исключением священника, которого она не понимала) сгорали от желания с ней говорить и именно поэтому держались от певицы подальше, будто в знак уважения, – и Роксана Косс часами сидела одна. Иногда она плакала, иногда листала книги, иногда дремала на софе. Какое удовольствие было наблюдать за ней, когда она спит! Роксана стала единственной из всех заложников, кому была предоставлена привилегия отдельной спальни и персональной охраны, хотя никто толком не понимал, из каких соображений это было сделано: то ли чтобы не выпускать ее из комнаты, то ли чтобы никого туда не впускать. Теперь, когда выяснилось, кто охраняет Роксану Косс по ночам, заложники начали подозревать, что Кармен нарочно держится вблизи столь важной персоны, чтобы оградить от домогательств себя.

– Может, вице-президент играет? – предположил господин Хосокава. – Раз у него такой хороший инструмент.

Гэн отправился на поиски вице-президента. Тот спал в кресле: здоровая щека прижата к плечу, больная наружу, красно-синяя, с черным швом, сделанным Эсмеральдой. Кожа вокруг уже срослась. Нитки пора было удалить.

– Сэр? – прошептал Гэн.

– Хммм? – промычал Рубен, не открывая глаз.

– Вы играете на рояле?

– На рояле?

– На том, который в гостиной? Вы умеете на нем играть, сэр?

– Мне притащили его для вечера, – ответил Рубен, стараясь не дать себе проснуться окончательно. Ему снилась Эсмеральда, которая стоит над раковиной и чистит картофель. – Раньше здесь стоял другой, но его унесли, потому что сочли недостаточно хорошим. На самом деле он тоже был хороший, моя дочь брала на нем уроки, но для концерта он оказался нехорош. – Его голос был совершенно сонным. – Это не мой рояль. И тот тоже не мой рояль.

– Но вы умеете на нем играть?

– На рояле? – Наконец Рубен выпрямился и взглянул на собеседника.

– Да, на рояле.

– Нет, – сказал он, улыбнувшись. – Вот же досада, правда?

Гэн с ним согласился.

– По-моему, вам нужно снять шов.

Рубен потрогал лицо.

– Вы считаете, что он уже готов?

– Я бы сказал, что готов.

Рубен улыбнулся, как будто в том, что его кожа срослась, была его личная заслуга. Он отправился искать Ишмаэля, чтобы попросить его принести с верхнего этажа косметичку. К счастью, маникюрные ножницы не были конфискованы в качестве оружия.

Гэн решил взять поиски нового аккомпаниатора на себя. Никаких особых лингвистических ухищрений для этого не требовалось, потому что фортепиано на большинстве языков так и оставалось фортепиано. Конечно, Роксана Косс могла бы поискать аккомпаниатора и сама, объясняясь жестами, но она стояла с господином Хосокавой у окна и смотрела в раскинувшуюся перед ними туманную пустоту.

– Вы играете на рояле? – спросил Гэн у русских, которые курили в столовой. Они уставились на него сквозь клубы дыма, а затем замотали головами.

– Господи! – воскликнул Виктор Федоров, прижимая руку к сердцу. – Да я бы с радостью выучился! Скажите Красному Кресту, чтобы прислали сюда репетитора, и ради нее я освою рояль! – Остальные русские засмеялись и принялись сдавать карты.

– Фортепиано? – спросил Гэн у другой компании. Он последовательно обходил всех гостей и задавал им один и тот же вопрос. Террористов он обходил стороной, решив, что в джунглях они вряд ли могли брать уроки музыки. Гэн представил себе ящериц, шмыгающих по педалям, сырость, пропитывающую клавиатуру, ползучие растения, мало-помалу оплетающие тяжелые деревянные ножки. Испанец Мануэль Флорес, француз Этьен Буайе и аргентинец Алехандро Ривас сказали, что они умеют немного играть, но не знают нот. Андреас Эпиктетус сказал, что неплохо играл в молодости, но уже много лет не садился за инструмент.