Верить ли нам сегодня этому сюжету, изложенному более полувека назад на лубянских допросах? А почему бы и нет?
В 1930 году Карл Пуррок делится великой своей тайной с родичем Аугустом Лехтом, таллиннским инженером. Тот вскидывается: ехать! отыскать! «Путешествие в страну большевиков», совершенное Пурроком и Лехтом в 1931 году, весьма широко освещено в материалах дела: тут двое участников, и оба порознь дают показания. Но результат один и тот же: места захоронения золота установить им НЕ УДАЛОСЬ. Причины этого, в принципе, сводились к изменению облика района. В 1919 году рос там сплошной лес, а в 1931 — лишь мелкий кустарник. Все приметы, пни, какие запомнил Пуррок, исчезли. Правда, уйму полусгнивших пней они обнаружили и даже какие-то гнилые подошвы на глубине около четверти метра, но это были все их находки в первый день.
А дальше пошла какая-то чепуха… В тот день они рано решили прекратить поиски, как объяснял Лехт, из-за страшной жары. Отправились в ближнюю деревню — переночевать, но по дороге Пуррок вдруг обнаружил потерю… бумажника со всеми деньгами и документами, в том числе с загранпаспортом. Вернулись, искали, но все было бесполезно, и пришлось им той же ночью получать временное удостоверение, мчаться в Москву, там через НКИД оформлять возвращение в Эстонию.
Что тут, на наш взгляд, полностью согласуется с правдой? Перемены на местности. Известно, что в жирном черноземе (а именно таков характер здешней почвы) пни березы сгнивают за 5—6 лет, а хвойных деревьев (пихты, например) за 10–12 лет.
А что не согласуется? Думаем, стало им ясно, что тайком с почти открытой теперь местности клада не достать.
Словом, в тот раз золота они не нашли.
Через несколько лет предпринимается Пурро-ком новая попытка. Но теперь с помощью хитроумного аппарата конструкции Митова, немецкого инженера болгарскою происхождения.
Об этой попытке тоже много ПОКАЗАНО на следствии. О том, как сумели Пуррок и Лехт заинтересовать своей историей богатого берлинского адвоката Кейзера, а тот свел их с Митовым. В 1934 году эта пара приехала в Таллинн, имея с собою 18-пудовый прибор, что, конечно, не укрылось от местной прессы, и в парке Кадриорг были даже проведены сеансы поисков золота, впрочем, безрезультатные. Еще узнать можно из показаний, что Кейзер выезжал в Москву, в Кредит-бюро, подписал там договор, по которому СССР отходили 75 процентов, а поисковикам остальные 25 процентов клада (если найдут), получил разрешение на «операцию», вернулся в Таллинн. После этого немедля отправили аппарат в Москву, а вслед за ним выехали туда же Пуррок и Митов.
Поселясь в недешевом отеле, ждали они прибытия аппарата больше месяца и дождались… аккурат ко времени, когда в Сибири засквозили морозы, упали снега. Так что в конце ноября несолоно хлебавши Пуррок отъехал в Таллинн, а Митов с аппаратом в Берлин.
Далее из показаний явствует, что несколько последующих лет Пуррок неоднократно порывался войти в контакт с генконсульством. Лехт от его имени строчил просьбы о въезде в СССР, предложения о сотрудничестве, но все как-то впустую. Отмахивались наши инстанции. И лишь после вхождения Эстонии в состав СССР на Пуррока и его компаньона было наконец обращено внимание. Попутно в поле зрения органов оказался еще один кладоискатель — Юри Соалисте: у него была целая обойма адресов различных кладов на территории СССР. Наконец, после серии допросов, куда Пуррок, Лехт и Соалисте приглашались поначалу лишь в качестве свидетелей, сжатое резюме руководства НКВД СССР в виде служебной записки легло на стол замнаркома внутренних дел СССР, комиссара госбезопасности III ранга Кобулова.
В сущности, именно с этого момента возникает «дело Пуррока». Еще формально не обвиняемого, но уже попавшего в жернова розыска, И пишет замнаркома размашисто зеленым карандашом наискось документа: «Вызовите Пуррока в Москву вместе с оперативным работником. Направьте на место для поиска золота совместно с начальником УЫКГБ тов. (нрзб. — Авторы). Результаты доложите. 4.6.41 г. Кобулов».
6 июня 1941 года на том же листе почерком помельче: «Тов. Борщеву. Прошу Вас организовать реализацию указания тов. Кобулова. Федоров».
7 июня 1941 года на том же листе, но еще скромнее: «Тов. Корниенко! Поручите тов. Шостакову заняться этим вопросом. Заготовьте запрос о Пурроке. Проследите за прибытием. Встретьте его и доложите мне. Борщев».
И в тот же день аккуратненько в уголке: «Шестакову. Исполнить. Корниенко».
Пуррока встретили, поселили в гостинице. А 9 июня 1941 года в сопровождении офицеров ГБ Кузьмина и Митрофанова он уже отбыл поездом Москва — Иркутск навстречу своей судьбе.
Начиная с 14 июня Кузьмин вел дневник, где ежедневно подробнейшим образом излагал ход событий. Дневник этот приложен к делу, точнее, к той части дела, которую не только обвиняемым, но даже прокурорам и членам особого совещания видеть не полагалось. В отдельной папочке с грифом. Перепечатанный в те еще времена, дневник занимает ни много ни мало 30 машинописных страниц. Дадим оттуда несколько извлечений.
«14.6.41 г. За 10, 11 и 12 июня. В поезде в разговоре с Пуррок (фамилию автор дневника не склоняет. — Авт.) уточнял, по каким путям отступала армия Колчака.
В разговоре со мной Пуррок очень часто говорил о плохом состоянии своего здоровья, что ему нужно серьезно лечиться. Я такие разговоры всегда сводил к тому, что все зависит от него, если будет обнаружено то, за чем мы едем, то он не только будет обеспечен лечением, но и вообще вознагражден. Пуррок после таких разговоров оставался очень доволен, так как видно по всему, что его интересует в первую очередь вознаграждение.
Пуррок мне сообщил следующие ориентировочные данные.
1. Отступление шло от района Новосибирска до ст. N.
2. Шли параллельно ж. д. пути с северной стороны полотна.
3. На ст. N пересекли ж. д. полотно и стали двигаться в южном направлении от железной дороги.
4. В 4–5 км от станции был закопан клад.
5. Когда закопали клад и пошли дальше, полковник Жвакин крикнул Пуррок; «Запишите: 5-я дорога от просеки вправо».
6. «Я, — говорит Пуррок, — когда уходил, то заметил, что мы закопали клад между трех пихт, а на них была повалена береза. В 1931 году, по моему мнению, я эту березу нашел, она имела такой же наклон (в северную сторону), но была наполовину сломана, пихт и пней я не обнаружил.
13 июня в 5 часов 30 минут по местному времени мы подъехали к ст. N, сдали вещи в камеру хранения, а сами отправились на место, где Пуррок с Лехтом были в 1931 году».
В тот же день Кузьмин разыскал старые карты, выяснил фамилии старожилов, знающих все проселочные и трактовые дороги и таежные тропы, спорил с Пурроком, поскольку пришел к выводу, что тот путает стороны железной дороги, заручился поддержкой НКВД и т. д. и т. п. В общем, запись событий этого дня заняла шесть страниц.
14 июня. «Всю ночь шел сильный дождь, утром прекратился. Дул сильный северо-западный ветер, на улице грязь, дороги размыло, но мы решили идти на поиски. Взяли с собой компас, рулетку, папку с бумагами и на всякий случай лопату и топорик».
Тут начались сомнения. Местный оперуполномоченный, знаток окрестностей Кротов разошелся с Пурроком в определении маршрута отступления Колчака. Много было споров. Цитата: «Пуррок подавлен, волнуется, плачет. Мы чувствуем, что он совершенно дезориентирован и не знает, что делать». Отшагали они в тот день 20–25 километров.
И вот что интересно: Кузьмин ежедневно через местное отделение НКВД отправлял в Москву подробное сообщение о ходе поисков.
15 июня. Очень подробный отчет о встрече со стариком Литвиновым, указавшим, где была первая просека (а надо было найти 5-ую дорогу от первой просеки). Установили вроде бы девять дорог. По всем рассказам и толкованиям была составлена «Примерная схема тракта с таежными дорогами, где проходила отступающая армия Колчака».
«Пуррок сегодня никакого участия в работе не принимал, лежит в постели в гостинице, заболел, не может ходить. В больнице ему сказали, что у него грыжа, прописали разные лекарства. Вечером с Митрофановым еще раз устроили Пуррок основательный допрос. Он совершенно как будто пришиблен. Я, говорит, даже сейчас себе не верю, что в 1931 году был с Лехтом на том месте, где зарыли клад, т. к. сейчас здесь все резко изменилось. Опять плачет, думает, что ему не верим».
