— Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?

Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.

— Не может быть, — выдохнул я из тумана.

— Может-может, — не согласился со мной Правдолюб. — Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.

Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.

— «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, — категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.

— Мне этого ни в жизнь не переварить, — вздохнул я невесело.

— Уже можно выметаться? — ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.

— Свободна, — согласился Правдолюб и впал в оцепенение.

— И это… Не проболтаюсь я, — пообещал я сестре ТА.

— Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! — скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.

— Моя тайна – на твою тайну, — поставил я условие сестричке. — Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.

— Уговор, — пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.

«Ещё бы ты не согласилась, — размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. — А какие фигуры у девчонок можно…»

Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.

* * *

— Долго ещё висеть? Всё прочитали? — канючил я точь-в-точь, как первый КО.

— Нет-нет, — в который раз услышал от Правды. — Ещё чуточки, и все будут туточки.

— Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? — спросил я, но мне никто не ответил.

Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.

— На кой ты отдал ей свою драгоценность? — опешил я от такого поворота дел.

— Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, — услышал заевшую пластинку Виталия.

Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.

— Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? — взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.

Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.

Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.

— Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? — смутился я не на шутку. — И где эта…

Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.

Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.

Глава 3. Конец Того Света

— Что за укроп? — вырвалось у меня, когда, переступил порог барака и вышел на… Белый свет.

Кавказ изменился до неузнаваемости. Конические горы не просто исчезли, а вросли своими вершинами обратно в футбольное поле, выдавив на поверхность подобие бесцветной лавы, которая застыла над их острыми пиками огромными прозрачными лепёшками.

«Школа» тоже потеряла этажей восемнадцать и снова стала двухэтажной. Всё изменилось до неузнаваемости, но осталось тем же самым.

Коконы-кастрюльки валялись на своих старых местах и никуда не исчезли, а мои братья-осколки, не обращая на меня внимания, резвились на освободившемся от гор пространстве, играя в подобие чехарды. Только вот, братьев у меня, вроде как, прибавилось. Как минимум вдвое.

— Что же случилось? — спросил себя и помчался знакомиться с пополнением, заодно косясь по сторонам в поисках Шурки-партизанки.

Как в такой неразберихе можно отыскать сестру из Талантии, я не задумывался, а просто шарил взглядом и смотрел, нет ли у кого на груди или в «руках» бинокля Правдолюба.

— Бум-бум! СК-РОт! — посыпались издёвки от старослужащих мушкетёров.

— Я сейчас вам уши поразгибаю! — рявкнул я на близнецов. — Признавайтесь, кто вас размножил, и куда делись горы?

— Ты номера сверь сначала. Это тебя размножили и приумножили. Так умножили, что теперь с неба сыплешься, как манна небесная, — ответил мне восьмой ФЕ.

«Мать честная. И правда. Все, на кого ни глянь осколки СК-РО, — ошалел я, разглядев ИИНПФ на сновавших туда-сюда и по земле, и по воздуху фибрах, и их человекообразных углобратьях. — Как есть, конец света».

— Пока ты с Правдой дурью маялся, горы и школа изменились, а с неба тебя сыплют! — налетели на меня с объяснениями мои оболтусы-осколки НА, ГВ и МЕ.

— Тише вы. По порядку всё расскажите. Кто эти СК-РО? Откуда? Что со школой? Где одиннадцатый? — перебил я сослуживцев и задал предметные вопросы.

— Горы вниз. Ты сверху. Твои сверху, как… Школа тоже вниз. ТА убежал в школу, — боле менее внятно объяснили мушкетёры, или я уже сам умудрился разобрать их абракадабру.

— Снова ты моросишь, — весело заверещали все вокруг, указывая вверх остриями своих рук.

Я взглянул в белое-белое небо и увидел новый десант из разноцветных треугольных осколков и целых фибр. Даже гроздей из фибр. Всё это богатство медленно летело вниз, вертясь и кружась, как снежинки, падая на наше, только что «отреставрированное», Поле Чудес.

Можно было порадоваться за новое пополнение, но острая, как осиное жало, мысль пронзила моё несуразное существо: «А что если мамка-душа там, высоко-высоко, взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки? Теперь сыплется на мою глупую треугольную голову. Не смерть ли наступила у моего… Меня?»

Была бы у меня голова, она бы точно закружилась. Были бы у меня мозги, они бы точно закипели. Было бы у меня сердце, оно бы разорвалось от тех чувств, которые захлестнули мою, разобранную на треугольники, фибру. Всю до последней малиновой осинки. До крайней молнии-ворсинки.

— Что теперь с нами и вами будет? — услышал я за спиной голос Александры.

— Я тебя искал, — не оглядываясь, сказал я сестре Шурке.

— На кой? — равнодушно отозвалась она.

— Где очки Правдолюба? И что там на мне написано?

— Очки, как были на нём, так и остались. Оставались, вернее, — спокойно рассказала ТА-РО. — А на тебе не поймёшь, что написано. Закашлялся наш читатель-рентгенолог и затих. Только успел до импульса пробормотать что-то типа «СКАР» или «СКАРМ». Вроде как, нет у тебя про Россию букв в ИИНПФ.

— Импульс? — продолжил я расспросы, а первые фибры уже достигли тверди и плавно приземлялись на бывший Кавказ.

— Как молния, что ли? Или как вспышка. В общем, сначала всё замерло, и Виталий в том числе, а потом сразу моргнуло со всех сторон. Так моргнуло, что не только в окошко видно было, но и сквозь стены барака.

— Душа моя взорвалась, — высказал я догадку.

— Придумаешь тоже, — не согласилась ТА.

— А откуда тогда все мои… — не смог я подобрать подходящее слово, каким можно назвать родственных мне фибр.