В Лондоне Европейская консультативная комиссия впервые официально собралась 15 декабря 1943 года, и посол Уайнант, вероятно, радовался, что совещание было посвящено лишь процедурным вопросам. Он все еще не получил официальных инструкций. Неофициально из британских источников он узнал о плане, который так расстроил Рузвельта, но не знал, что это план Моргана «Рэнкин Си»; ему план назвали планом Эттли. Уайнанта также информировали, опять-таки неофициально (это был заместитель военного министра США Джон Дж. Маклой), что президент хочет получить северо-западную зону. Уайнант не думал, что британцы захотят поменяться, и его оценка оказалась абсолютно верной[12].
14 января 1944 года генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр, вновь назначенный Верховный главнокомандующий, прибыл в Лондон, чтобы войти в должность, и все механизмы военного планирования с тех пор были в руках генерала Моргана, официально получившего полномочия. Однако был один план, на который даже он вряд ли мог повлиять на столь поздней стадии. На следующий после прибытия Эйзенхауэра день на первом официальном заседании Европейской консультативной комиссии план Моргана «Рэнкин Си» был представлен сэром Уильямом Стрэнгом послу Уайнанту и русскому представителю Федору Гусеву. Из-за тупиковой ситуации в Вашингтоне США потеряли инициативу навсегда. Впоследствии Стрэнг вынужденно признал, что у него было преимущество перед его коллегами: «В то время как им приходилось запрашивать по телеграфу инструкции у далекого и иногда равнодушного и не понимающего сути правительства, я находился в центре событий и обычно незамедлительно мог действовать в пределах своих полномочий. Еще одним моим преимуществом было то, что правительство начало послевоенное планирование заранее и последовательно».
18 февраля на втором официальном заседании Европейской консультативной комиссии было запротоколировано советское дипломатическое решение; непостижимый Гусев без всяких споров торжественно принял британские зональные предложения.
По британскому проекту Советам отходило почти 40 процентов территории Германии, 36 процентов ее населения и 33 процента ее производственных ресурсов. Берлин, хотя и разделенный между союзниками, находился в глубине предполагаемой советской зоны в 110 милях от западной, англоамериканской демаркационной линии.
«Такое разделение казалось вполне справедливым, — вспоминал впоследствии Стрэнг. Может быть, оно грешило щедростью по отношению к Советам, но соответствовало требованиям наших военных властей, озабоченных послевоенным дефицитом рабочей силы и потому не желавших оккупировать больше территории, чем необходимо». Было много и других причин. Одна из них: и британские и американские лидеры опасались, что Россия может заключить сепаратный мир с Германией. Другая причина, особенно тревожившая американских военных: страх, что Россия не вступит в войну против Японии. И наконец, британцы верили, что, если Россию не опередить, она может потребовать до 50 процентов Германии за перенесенные в военное время страдания.
Что касается Соединенных Штатов, казалось, что жребий брошен. Хотя «Большой тройке» еще предстояло одобрить британский план, суровая реальность для США состояла в том, что Британия и Россия пришли к соглашению[13]. Некоторым образом, это был свершившийся факт, и Уайнанту лишь оставалось проинформировать свое правительство.
Быстрое принятие Советами британского плана сбило с толку Вашингтон и президента.
Рузвельт поспешно отправил записку в Государственный департамент. «Каковы зоны в британском и русском документах и какую зону предлагают нам? — спрашивал президент. — Я должен знать, согласуется ли это с тем, что я решил некоторое время тому назад». Чиновники Государственного департамента были озадачены, на что имелась очень хорошая причина: они не знали, какие решения принял Рузвельт в Тегеране и Каире относительно зон оккупации.
Прежде чем президент получил запрашиваемую информацию, разразился шквал телефонных звонков между Комитетом начальников штабов и Государственным департаментом. Рузвельт отреагировал 21 февраля, просмотрев англо-русский план.
«Я не согласен с британским вариантом демаркации границ», — резко заявил он в официальном меморандуме Государственному департаменту.
«Наша главная цель, — отмечал Рузвельт, — состоит не столько в том, чтобы принять участие в международных проблемах Южной Европы, сколько в том, чтобы уничтожить Германию, как возможную и вероятную причину третьей мировой войны.
Выдвигались различные возражения относительно трудностей транспортировки наших войск… с Французского фронта на Северо-германский фронт — что назвали «обходным маневром». Это поверхностные аргументы, так как, где бы ни находились британские и американские войска в день капитуляции Германии, они без труда смогут попасть куда угодно — на север, восток или юг… Учитывая все обстоятельства и то, что снаряжение поставляется с 3500 миль и более морем, Соединенные Штаты должны использовать порты Северной Германии — Гамбурга и Бремена — и… Нидерланды… В связи с этим я считаю, что американская политика должна быть направлена на оккупацию Северо-Западной Германии… Если необходимы еще какие-то доводы для оправдания разногласий с британцами… я могу лишь добавить, что политическая ситуация в Соединенных Штатах делает мое решение убедительным». Затем, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что государственный секретарь действительно понял его желания, Рузвельт добавил, подчеркнув слова: «вы можете обратиться ко мне лично, если вышеизложенное не совсем ясно».
В более шутливом тоне Рузвельт объяснил свою позицию Черчиллю. «Пожалуйста, не просите меня оставить какие-либо американские войска во Франции, — написал он премьер-министру. — Я просто не могу это сделать! Как я говорил ранее, я отказываюсь от отцовства над Бельгией, Францией и Италией. Вам следует самому воспитывать и обучать ваших детей. Поскольку в будущем они могут стать вашим оплотом, вам следует по меньшей мере заплатить за их образование сейчас!»
Американские начальники штабов, очевидно, тоже получили послания от президента.
Почти сразу же армейские офицеры из отдела гражданских дел круто изменили свою позицию в Рабочем комитете безопасности. Через несколько дней после лондонского заседания Европейской консультативной комиссии в кабинет профессора Мосли в Государственном департаменте явился какой-то полковник и разложил на столе карту.
«Вот чего хочет президент», — сказал он. Мосли взглянул на карту. Он понятия не имел, когда и при каких обстоятельствах она была подготовлена. Он, как и любой другой в Государственном департаменте, никогда не видел ее раньше. Это была та карта, которую президент Рузвельт разметил на борту «Айовы».
Так же таинственно, как появилась, карта Рузвельта исчезла. Мосли ожидал, что ее принесут на следующее заседание вашингтонского комитета. Ничего подобного. «Я не знаю, что с ней случилось, — сказал Мосли много лет спустя. — На следующей встрече офицеры отдела гражданских дел предъявили совершенно новую карту — вариант, который, как они объяснили, основан на инструкциях президента. Кто получил эти инструкции, я так и не смог выяснить».
Новая концепция была в чем-то похожа на президентскую карту с борта «Айовы», но не совсем. Американская зона все еще находилась на северо-западе, британская — на юге, однако разделительная линия между ними, проведенная по 50-й параллели, теперь резко обрывалась у чешской границы. Более того, восточная граница американской зоны круто поворачивала прямо на восток выше Лейпцига, захватывая даже больше территории, чем прежде. Было и еще одно отличие, более важное, чем все остальные: американская зона теперь не включала Берлин. По оригинальному плану Рузвельта, восточная граница американской зоны проходила через столицу; теперь эта линия поворачивала на запад, волнистым полукругом огибая город. Мог ли Рузвельт, прежде убеждавший своих военных лидеров: «Мы должны дойти до Берлина» и «США должны получить Берлин», изменить свое мнение? Офицеры отдела гражданских дел об этом не сказали, но они потребовали немедленно передать новое предложение в Лондон, где Уайнант должен был добиться, чтобы его приняла Европейская консультативная комиссия!
