— Ты, часом, не колдун? — заподозрил я неладное.

— Моя не хочет быть колдун. Моя хороший. Моя понимать, где папка, а где твоя мать, — то ли, в самом деле, не мог разговаривать по-русски, то ли кривлялся пастух со способностями к чтению мыслей.

— Мы за раками прилетели. Пришли, — начал я выкручиваться. — Но без Лимонада сегодня. А вы где воду набираете?

— Моя где умей, там и пей, — махнул рукой Бикмеюшка и продолжил разговор: — Моя лодка давай, палка давай, всё давай. Твоя ловить, а моя делить.

— Нет здесь рыбы, — первым всё понял Димка и вступился за меня. — Мы бы и рады сесть в лодку и заплыть на речку. И поделиться с тобой могли бы. Только нет тут рыбы. Нет.

— Пойдём мы. А ты тут с другими договоришься, — предложил я Бикмеюшке.

— Другой тут нет. Другой тут только через пять лет. А моя рыбы хочет. Лодка там, юрта там. Палки в лодка, всё-всё в лодка. Айда! Моя помогай, потом делить, — привязался к нам тюрок, как клещ.

— Ладно. Решили порыбачить, значит порыбачим, — махнул я на всё сразу и пошёл догонять Димку, который уже бегом нёсся к юрте и новым приключениям.

«Что он так далеко от стойбища делал? Нас что ли караулил? Помогай-попугай. Делитель. Ещё и делить-то нечего. Эх, если бы не Димкины слёзы о папке, сейчас бы дирижаблем на… На… На лодке?!» — прервал я свои страдания с размышлениями и закричал во весь голос:

— Мы уже на лодке?!

Я оказался в небольшой деревянной посудине посреди того самого лимана с Димкой-помощником и двумя длинными сучковатыми палками с леской на каждой. Мы заплыли в редкие кусты тростника, привязались к ним верёвками и спокойно сидели и удили рыбу.

— Что разорался? Лови тарань на наживку. Сколько ждать можно? — возмутился Настевич.

— Как я сюда? Когда? — зашипел я Натуркой и попытался унять дрожь, охватившую всё тело. — И давно мы здесь?

— Только что приплыли. Не прикидывайся. Говори присказку, которой Бикмей научил, — недовольно прошипел Димка в ответ.

— Что-то я много чего пропустил. Как-то быстро всё промелькнуло, — пожаловался я на потерю памяти.

— Ничего себе, быстро. Целый час сюда гребли, а ему «быстро». Вон, клюёт! Подсекай, — скомандовал коллега-посредник и взглядом показал на мой поплавок.

Я не глядя подсёк и выудил незнакомую рыбу очень похожую на плотву, только шире и толще.

— Это разве судак?

— Это наживка. Режь её, — приказал напарник.

— Наживка? Она будет покрупнее карасей, что я всегда ловлю, — возмутился я, но Димка остался непреклонен.

— Обещал Бикмеюшке судаков? Режь, как он учил. В палец толщиной и поперёк, — подсказал он.

Я разрезал мигом уснувшую рыбку на несколько полосок и протянул их новоиспечённому командиру, неведомо, когда ставшего матёрым рыболовом.

— Ничего себе, у тебя крюк. На сома, что ли? — удивился я, увидев кованый крючок в руках Настевича, на который тот нанизал тельцо рыбы.

— Как учили, так и наживил, — пробурчал он недовольно и, ловко взмахнув веткой с миллиметровой леской, закинул снасть в воду, а потом прошептал присказку: — Кто зимой помереть собрался, тот мне на крючок поймался!

Я подивился присказке и тому, как смог тюрок Бикмеюшка такое выговорить, а потом наживил белого червя на свою ветку с леской, только вот, крючок у меня оказался раза в три меньше Димкиного.

Потом махнул палкой, недалеко закинув удочку, пытаясь и не шуметь, и не раскачивать лодку, и, уже глядя на поплавок, повторил присказку слово в слово.

— Клюёт, — шёпотом сказал напарник, но палкой не взмахнул, а сидел и продолжал наблюдать.

— Подсекай, — посоветовал я.

— Рано. Он сказал подсекать, когда потянет удочку.

А у меня самого потянуло. Я мигом отреагировал и подсёк свою снасть, а за мной и Димка сделал то же самое. Так мы вдвоем начали вытаскивать невидимых рыбёшек.

— Сопротивляется, — кряхтел Настевич, вываживая улов.

— Извини. Помочь не могу. У самого зимний смертник на том конце лески.

— Я сам. Он хорошо заглотил. Лучше подай железку, — попросил он не пойми чего.

Я приостановил вываживание и поискал глазами железо. Ничего металлического, кроме проволоки толщиной в мизинец в лодке не оказалось, и я протянул ему метровый кусок «железки».

— Сперва своего, а потом моего. А я пока побалуюсь. Пусть ослабнет.

Я пожал плечами и подвёл к лодке огромную рыбину, которая была такой большой и ленивой, что и сопротивляться ей не хотелось.

— Прости, братка, — сказал я громадине и, взяв под жабры, втащил трёхкилограммовую махину в лодку.

— Теперь мою, — напомнил напарник, прервав мои немые восторги.

— Подводи, — скомандовал я шестилетке, боровшемуся и с весом палки, и с пойманной рыбой.

— Сначала загни проволоку. Крюк сделай. Говорят, он колючий, и руками его не возьмёшь, — прокряхтел Настевич.

Я загнул конец проволоки и приготовился поддеть Димкину рыбку.

Рыбка оказалась знатным судаком, который то и дело пытался поднырнуть под лодку и, если не опрокинуть её, то уж точно, попробовать проколоть своим гребешком из острых колючек.

— Мы на деревянной сегодня, — крикнул я рыбине и зацепил её крюком под жабры.

Пока тащил улов в лодку, проволока разогнулась, и я собрался помочь и рукой тоже, при этом пытаясь не уколоться об иглы в плавнике, но судак, вдруг, сам запрыгнул в лодку, ударив хвостом по глади Маныча в последний раз в его рыбьей жизни. Потом, взъерошился весь, открыл рот и выпучил глаза, всем своим видом заявляя, что приготовился съесть нас обоих.

— Я его боюсь, — зашептал юный рыболов. — Давай его отпустим?

— Как отпустим? А за прокат лодки? А обещания? Да, за одну такую присказку не меньше двух судаков отдать надо, — ворвался я с головой в рыбацкий азарт. — Сколько мы ему обещали? Пары таких хватит?

— Хватит. А нам и одного такого за глаза…

* * *

— Здравствуй, половинка! — радостно кричу я своему взрослому отражению, летящему навстречу.

— Здравствуй, половинка, — отвечает оно, и мы со всего маху врезаемся друг в друга.

«Неправильно. Отвечать нужно: “Здравствуй, четвертинка”. Тоже мне, лётчик. Затормозить даже не удосужился», — думаю я и проваливаюсь в забытьё, чувствуя, как снова нестерпимо заболели рёбра.

— А затормозить? — хриплю из последних сил своей половинке и камнем падаю вниз.

* * *

— Затормозить? Ты с ума опять сошёл? — удивился Димка. — Решили домой возвращаться и нечего тут тормозить.

— Что? Снова морок с провалами времени? Или что-то с памятью? — растерялся я, когда сообразил, что лечу себе в небе Кристалии по дороге с Маныча.

— О чём бубнишь? — спросил Димка, возвращавшийся почему-то налегке.

— Где улов, спрашиваю. Мы всех судаков отдали?

— Сам же сказал, что мы самое главное получили, а остальное нам не нужно. И Бикмеюшка нас без рыбы отпускать не хотел.

— Что-то не так, — не успел я ответить Димке, как тот прямо моих на глазах исчез. — Таких фокусов со мной ещё не было. Что-то не так. Тормозить нужно. Пониже спуститься. Уже разок падал на Фортштадт. Знаю, как это бывает. И что мы такого главного на рыбалке получили, что даже от судаков отказались? — причитал я, одурев от происходившего, и вдруг увидел второго себя летевшего навстречу.

На огромной скорости ко мне приближался я сам, но только девяти лет отроду.

— Здравствуй, половинка, — закричало моё отражение или воплощение.

— Здравствуй, четвертинка, — откликнулся я и со всего маху врезался в себя.

— Теперь правильно, — сказал кто-то знакомым голосом, а я сразу же начал падать вниз.

— Затормозить надо было. Затормозить! — захныкал я в бреду или горячке, в которой оказался после столкновения.

* * *

— Сколько я вас учила? Сколько сил и терпения вложила? — выговаривает нам мама. — Что теперь делать будем? Что отцу скажем?

— Ты же нас этому и учила, — обижаюсь я на маму. — Всегда говорила, когда машешь удочкой, забираешь половинку без души.

— Правильно. Но ты же не забираешь, а домой возвращаешь. Возвращаешь! — переходит мама на крик, разнервничавшись не на шутку.