— Что будете делать, если проболтаетесь? — испугался я не на шутку.

— Тетенька научила. Не боковые дверки открывать, а те, которые с зеркалами, — рассказал Димка и покосился на грамотную, но чересчур болтливую сестрёнку.

— Хорошо. Буду знать. У нас, кстати, тоже свой способ есть. Только не дверки менять, а про себя попросить мир запереть проход, он и закроется.

— На кой мы тогда его продымили? — возмутился юный напарник.

— Временно закроется, — успокоил я недоросля и перевёл разговор на другую тему:

— Дарья, обучи его грамоте. Он тебя не выдаст. Договорились?

— Разве что чуть-чуть, — пообещала она неохотно. — Если вы в форму оденетесь, а я с мамкой на вас посмотрю. Никому не скажу. Никому. Тогда и обучу его цифрам, — поставила она своё условие.

Димка после её слов, так и затрясся от беззвучного смеха. Потом сдерживался, сдерживался, да и захохотал в голос. Хохотал и моргал мне. А я, многозначительно моргнув в ответ, ушёл к Насте за формой, чтобы примерить и приготовить её для возвращения в Скефий.

* * *

Костюмы оказались впору. Просто, как на меня сшили. С ярлыками на внутренних карманах, которых на школьной форме никогда не было. «Размер 50. Рост 175-180. Для младшего офицерского состава мужского рода. Официальная, КСБ, с гербовой фурнитурой», — прочитал я и замер.

— Что такое фурнитура? — спросил у Насти, когда осмотрел выглаженные тёмно-синие комплекты.

— Может, пуговки? Они, как рублики, с Крупской, — предположила она.

— Ещё чего, — разглядел я пухлую старушку на круглых бляшках. — Меня же засмеют. Хорошо, что без погонов. Представляю, как при параде явлюсь в школу с рубероидной инспекцией. В фуражке, в погонах, и два вершка от горшка. Вот была бы комедия. Зоя Павловна в обморок. Одноклассники в хохот. А меня сразу к завучу на выволочку.

— Ох, непривычно мне ваши отчества мужские слышать. Ох, уши режет, — призналась Настя.

— А мне ваши матронимы? Привык же потихоньку, — посочувствовал я бывшей беде.

— Почему у вас всё наоборот устроено?

— Чтобы на мамок за глаза никто порчи не навёл. На папок можно и по фото, и по имени. По отчеству отцовское имя, как на ладони, — соврал я не в силах ничего придумать.

— Вы так мамок своих сберегаете? — опешила Настя. — У нас, у дурочек, вроде как правильно всё, но никто не защищает своих родительниц. Ой, мамка Господня. Почему ты нас не надоумила? Мы же деток своих учим так знакомиться. Я, мол, такой-то, а по матрониму растакой-то. Я и Дмитрий. Я и Настевич.

Только собрался пошутить на тему неправильных матронимов, как вдруг перед глазами поплыли картины одна нелепее другой, а язык прорвало так, словно он был не моим, а чьим-нибудь помелом.

«Кристалия, это ты шутишь?» — хотел про себя возмутиться. Но куда там! Затараторил, как швейная машинка Зингер.

— У вас, когда колдунью со свету сживают и в ад отправляют, что происходит? Ничего? И понятное дело. А если она оттуда вырвется? Сговорится со своими, а её в отпуск или, того пуще, насовсем выпустят. Что тогда? Даже через сто лет. Даже через триста. Она мигом по вашим матронимам обидчиц и всех их женских потомков сыщет. И отомстит. Как пить дать, отомстит. А все мужские потомки в тени останутся. Вот, что у вас, как на ладони прописано, — смолол я несусветную чушь, потому как ничего не смог с собой поделать.

— Фамилии мы детям передаём. И могилы женские родственные по кладбищам, как на параде стоят, — ужаснулась Настя, когда дослушала мои бредни. — А нам про это никто не объяснял. Новомодные двойные фамилии ввели, а вот зачем – растолковать не удосужились. Мы думали, что дамы из политбюро так сильно благоверных любят. А некоторые малоумные, те и вовсе по мужьям фамилии меняют. Чем больше мужей, тем больше фамилий сменяют. Не дурёхи они, оказывается. Они так след заметают к прамамкам.

— Ты меня не слушай. Я не пойми чего нагородил, — начал я оправдываться, избавившись от «мирного» наваждения. — Какой, кстати, твой матроним? А то зову тебя Настей. Неуважительно получается…

— Вот уж дудки! — взвизгнула бывшая беда и шарахнулась от меня, как от детинушки с дубинушкой.

«Что такого спросил? — опешил я от выходки своей подопечной. — Всё. Иду спать. Завтра разберусь. Пусть Ливадийская в Ливадии пока сидит. Ещё работу пора им подыскать». Спланировал я завтрашний день и ушёл в Димкину комнату.

— Красавец мужчина, — заохала Ливадийская с дочкой, встретив меня в Димкиной обители.

— Думал, вы уже домой вернулись, — расстроился я окончательно.

— Мы быстренько сходили туда и назад, а теперь вас дожидаемся. Дождались, точнее, — слащаво запели дамы двадцать третьего мира. — Красавец. И не скажешь, что не инспектор. Может, правда, инспектируете по мирам и порядок наводите?

— Полюбовались? Дарья, а с тебя должок. Не забудь про числа. Теперь я спать. Устал сегодня. Завтра продолжение увидите. Завтра, — пообещал я и рухнул на новенький диван.

— Спокойной ночи, — с фальшивой вежливостью пожелали Ливадийские и… ушли на кухню, а не в шкаф.

— Когда они домой? — спросил у меня Димка, тоже уставший от женского общества.

— Теперь, наверное, никогда, — вздохнул я, припомнив всё, что наговорил о ведьмах и их адских каникулах.

— Как так? — возмутился напарник. — Они теперь мимо меня и по ночам будут бродить?

— Если я неожиданно улечу в свой мир, будь добр с деньгами разберись. Чтобы в двадцать третьем и в двадцать втором всего поровну было. Я и не раздеваюсь для этого, — попросил я младшего коллегу и уплыл в страну мороков и озарений.

Так мне захотелось к мамке, к папке, к Серёжке, в школу, к Павлу и Угоднику. И все они так далеко от меня были, но так близко. Уплыл уже почти, а тут на тебе!

— Вы же в моём мире. Значит в левую дверь заходить нужно, — шикнул Димка на мамок. — Тренироваться вам надо.

Вот так они и тренировались всю ночь. То выскочат обе сразу, то проводит одна другую. То опять одна залезет в шкаф, то снова вдвоём выпрыгнут. Не дали поспать и помечтать, что вот-вот сам вылечу в окошко и прямиком к Скефию под крылышко.

Глава 27. Рекордные откровения

Поутру я почувствовал, что отменно выспался, несмотря на хождения Настей из шкафа в шкаф, из мира в мир. Солнышко светило, пахло завтраком, всё было, как всегда, и хорошо, что беда миновала, и плохо, потому как я всё ещё в мире второго круга. С календарными датами я не заморачивался. Надеялся на каждое следующее утро оказаться в родном Скефии.

И диван с креслами надеялся на то же, и просверленный шкаф, и инспекторская форма, и телевизор «Рекорд».

— Димка, чей это гостинец? — удивился я. — У вас ни розеток, ни антенн отродясь не было. И телевидения тоже. Димка!

— Для тебя кто-то постарался. Включай, а то пропустишь свою передачу, — сказал мне из кухни любитель скоросъедов. — А я на рыбалку собираюсь. Сегодня рванём на Маныч. Там язей… Судаков…

— Чудак-человек. Говорю же антенны нет. Розетки нет. Телевидение в твоём Армавире ещё не изобрели.

«Морок? Не похоже. До утра одетым спал. Форму вон как измял. Таких мелочей в мороках не замечаешь. Что за бред тогда?» — задумался я и приземлился обратно на диван.

Нежданно-негаданно, телевизор зашипел и заморгал экраном.

— Ой, — вскрикнул я от испуга. — Как такое возможно?

А в телевизоре уже появилась картинка. Помехи сошли на нет, и по экрану забегали люди, готовившие телестудию к эфиру. Они совершенно упускали из виду, что камера снимает их подготовку. Звук включился, и я услышал теле-суматоху так, будто всё происходило рядом.

— Димка, бросай все дела. Такого ты точно не видел. Бегом ко мне, — скомандовал рыболову, но тот не ответил.

Зато телевизор начал отвечать и спрашивать.

— У нас всё готово? Готово. Запись идёт?.. Так включите. И пусть запишется. Часто, что ли, у нас такие гости? — разговаривал ведущий с кем-то невидимым и неслышимым.

Ассистентки пробежали мимо столика с двумя креслами, наскоро их вытерли, воткнули в вазу несколько прутиков цветущей Босвеллии, и всё затихло.