– Вы правы, дорогая Аврора, – прошептал граф. – Тщетность надежд и ежедневный страх – это пытка, терпеть которую свыше человеческих сил. Возможно, уже сегодня вечером Гонзага, чтобы положить конец своему тягостному существованию, бросит мне вызов, не убоявшись даже короля… Если кровь Филиппа Мантуанского брызнет на подвенечное платье, вы не испугаетесь? Не сочтете это дурным предзнаменованием?
Мадемуазель де Невер гордо вскинула голову.
– Если это случится, – сказал она, – я завтра же принесу в дар церкви Сен-Маглуар свое окровавленное платье. И воскликну во всеуслышание: Хвала Господу! Справедливость восторжествовала.
– Не подвергайте свою жизнь опасности сегодня вечером, – решительно произнесла мадам де Невер. – Но если злодей осмелится напасть на вас, убейте его, и пусть белое платье Авроры станет красным от крови этого чудовища, и пусть он испустит дух на могиле своей жертвы!
Через несколько мгновений в парадном зале дворца принцесса собрала всех слуг и приближенных, дабы торжественно объявить им о двух свадьбах. По лицу ее скользнула легкая улыбка, когда она добавила, что венчание состоится сегодня же вечером.
Даже тем, кто знал о долгом ожидании наших влюбленных, подобная стремительность показалась бы неуместной, если бы мадам де Невер не пояснила, что таково желание короля. Наилучшего объяснения и желать было нельзя: даже самые щепетильные родственники и друзья были удовлетворены.
Нежная Мелани Льебо первой подошла, чтобы поздравить и поцеловать Аврору. Этой любящей женщине было хорошо известно, что Лагардер вполне заслужил свое счастье. Затем настала очередь Хасинты. Последними подошли преданные слуги: Мадлен Жиро, Антуан Лаго и старая Франсуаза. А внук ее не помнил себя от радости и в глубине души полагал, что долгожданное событие произошло во многом благодаря ему и его Петронилье. Бедный Жан-Мари!
Кокардас был на седьмом небе от счастья.
– Ну что, лысенький? – говорил он верному нормандцу. – Разве я тебе не говорил, что мы доживем до свадьбы? Ах, черт возьми! Ну и напьемся мы, мой славный!
– На сей раз я не стану тебе мешать, Кокардас. В Бретани, говорят, свадьба считается неудавшейся, если все гости не «упились в стельку»…
– Какая замечательная страна! Да ради нашего малыша Кокардас-младший напьется, как ландскнехт, чего уж там!
К радости же брата Паспуаля примешивалась изрядная толика грусти. Вот и Лагардер женится, а вместе с ним Шаверни… И это прекрасно, кто будет спорить? Но когда же настанет его очередь? Пылкий нормандец не мог не думать о своей пухленькой Матюрине, с которой был бы счастлив пойти к алтарю церкви Сен-Маглуар – пусть даже при этом не будет присутствовать король Франции!
По приказу герцогини старый дворец Неверов совершенно преобразился. Окна, казалось, закрывшиеся навсегда, распахнулись и сверкали мириадами огней, напоминающими праздничную иллюминацию. Старые стены будто бы ожили, что было вполне естественным. Ведь дома отражают состояние души своих обитателей. Когда мадам де Невер была в глубоком трауре, дворец был так же холоден и замкнут, как ее разбитое сердце. Но пришел час возрождения: дом словно сбросил с себя траурное покрывало, а в оцепеневшей от горя душе расцвела радость. Поэтому вскоре в унылом прежде жилище зазвучали звонкие голоса и веселый смех. Начиналась предпраздничная суета.
Невесты с трудом ускользнули от толпы поклонников и родных, приехавших их поздравить, уединились в своей комнате, чтобы заняться, наконец, туалетом. Они все еще не могли поверить в свое счастье и поминутно спрашивали себя, не сон ли это.
Принцу Гонзага не пришла в голову мысль воспользоваться суматохой, царившей во дворце, и это было настоящим чудом. Ибо сейчас он смог бы проникнуть в дом без малейшего труда, поскольку никто не обратил бы на него внимания. Все верные слуги разошлись: кто был занят подготовкой торжества, а кто уже праздновал со стаканом в руке. Понятно, что Кокардас-младший был в числе последних; более того, он увлек за собой и юного Жана-Мари, дабы приохотить того к новому виду спорта. Что касается Анри и маркиза, то они носились по городу в поисках самых великолепных украшений для своих прелестных невест.
Во дворец толпами стекались ювелиры, парфюмеры, парикмахеры. Все они были присланы сюда женихами, несколько потерявшими голову от избытка счастья. Вскоре обе девушки появились в свадебных нарядах: прекрасные, как день, в своих белых платьях, они с замиранием сердца готовились произнести то единственное слово, которое звучит нежной музыкой даже на самых грубых языках.
Если в Тюильри во время торжественной церемонии минуты тянулись невыносимо медленно, то в Неверском дворце несколько часов пролетело, как одно мгновение! И пока Гонзага ожидал наступления ночи, дабы вести сообщников на кладбище Сен-Маглуар, Лагардер и Шаверни любовались своими невестами, украшая их цветами и смеясь своей неловкости, ибо пальцы их более привыкли сжимать рукоять шпаги, нежели тонкие нежные стебельки.
К пяти вечера во двор Неверского дворца въехали три кареты. Это был знак внимания со стороны короля. В первую из них поднялась мадам де Невер – по-прежнему в черном одеянии, поскольку траур мог окончиться только с самой жизнью герцогини. Однако голова ее была гордо поднята, а во взоре читалась уверенность, что покойный супруг, которому она подчинялась и после его смерти, был бы доволен ею.
Рядом с ней заняли места Аврора и Флор, а также граф де Лагардер с маркивом де Шаверни. В двух других каретах расселись те, кто хранил верность друзьям в годы страданий, а затем приближал час торжества. Здесь все были равны – никаких сословных различий более не существовало. Паспуаль восседал между Хасинтой-басконкой и Мелани Льебо; его желтое лицо светилось счастьем при взгляде на Матюрину, которую он, наконец, сумел отыскать и которая расположилась прямо перед ним. Франсуазу Берришон и Мадлен Жиро сопровождал Навай, причем подсадил он их в карету так бережно и учтиво, словно обе почтенные дамы принадлежали к знатнейшему роду и носили герцогский титул.
– Эх, лысенький, – говорил гасконец своему другу, – у мадемуазель Авроры есть мать, а у нашего малыша, кроме нас, никого нет! Мы с тобой его единственная родня, чего уж там!
Кортеж тронулся и с шумом выехал за ворота, где стоял, склонившись почти до земли, швейцарский гвардеец – только его одного и оставили охранять дворец.
Сначала лишь несколько зевак присоединилось к процессии, но, когда прозвучало имя Лагардера, улицу запрудила толпа, которая двинулась вслед за пешими слугами к церкви Сен-Маглуар. Если верить пословице, что у пьяниц есть свой бог-покровитель, то у болтливых кумушек тоже должен быть небесный заступник, ибо откуда еще могут они узнать, где происходят самые интересные события?
Так и наши старые знакомцы с улицы дю Шантр уже вовсю чесали языками, оказавшись в самой середине свадебной процессии. Каждая уверяла, что с самого начала верила в блестящую будущность таинственного мэтра Луи. Они уже успели забыть, как осыпали его проклятиями, когда он шел со связанными руками к месту казни. Так бывает всегда: общественное мнение переменчиво, как весенняя погода, и те, что еще вчера с радостью устремлялись к эшафоту, дабы насладиться зрелищем смерти, сейчас толкались локтями, чтобы пробиться поближе к свадебному алтарю.
Маленькая церковь Сен-Маглуар с настежь распахнутыми дверями блистала в темноте огнями своих свечей, отбрасывающих блики на лица многих тысяч зрителей. В глубине искрился алтарь, вокруг которого собрались священнослужители в самых пышных своих облачениях. Гвардейцы в парадных мундирах охраняли все подступы к нефу.
Кареты остановились. Анри де Лагардер, подав руку мадам де Невер, стал медленно подниматься по ступенькам и вдруг почувствовал прикосновение чьих-то губ к своей руке. Опустив глаза, он увидел стоящего на коленях нищего, который глядел на него с изумлением и восторгом.
– Вы позволите, мадам? – спросил Анри. – И, обратившись к оборванцу, спросил: – Кто ты?
