Ах, как бы ей хотелось обрести любимого, с которым она могла бы сочетаться браком. Недостатка в воздыхателях у нее не было – вокруг толпилось множество молодых людей, готовых в любую минуту предложить ей руку и сердце. Правда, влекла их не столько ее красота, сколько незапятнанный ореол девственной супруги, свято хранившей верность покойному мужу. В глубине души Лиана понимала, чего стоит этот ореол! Бывшая любовница принца Гонзага могла залучить в свои сети только простака – она же мечтала совсем об ином! Если в прежние времена она грезила о принце, принеся ему в жертву бедного дворянина из Гиени, то теперь считала недостойным себя любого, кто не смог бы сравниться в доблести с Лагардером или Шаверни.

Но в мире был только один Лагардер – и он принадлежал Авроре; был только один Шаверни – и его избранницей стала донья Крус. Тщетно всматривалась маленькая баронесса в толпу своих обожателей: ее окружали щеголи в шелковых камзолах и напудренных париках – однако среди них не было героев.

Чтобы лучше представить себе недосягаемый образец, она жадно выспрашивала малейшие подробности жизни Анри де Лагардера. Флор, Шаверни и маркиза де Сент-Эньян охотно удовлетворяли ее любопытство, но от Авроры ей ничего не удалось добиться. Для мадемуазель де Невер деяния жениха были золотой книгой, сокрытой в тайниках сердца; поведать о своем безграничном восхищении и бесконечной нежности она могла только в трех словах: «Я люблю его!»

Только Флор дозволялось прикасаться к этой святыне – и только с ближайшей подругой говорила бедная девочка о своем возлюбленном. Впрочем, она предпочитала скучать о нем – и, зная это, донья Крус неустанно превозносила его мужество, благородство и доброту.

Тем не менее, невзирая на скрытность Авроры, баронессе удалось многое узнать. В частности, она сумела выведать, какую зловещую роль сыграл во всей этой истории принц Гонзага – начиная с убийства Филиппа Лотарингского и кончая событиями совсем недавних дней.

Казалось бы, она должна была ощутить к презренному убийце ту же ненависть, какую испытывали к нему ее новые подруги; казалось бы, в ней должен был родиться стыд, что она замарала себя постыдной связью с негодяем. Действительно, первыми ее душевными движениями были раскаяние и отвращение; однако на смену им пришло совсем иное чувство. Маленькая баронесса уже давно научилась разбираться в своих ощущениях! Сидя однажды вечером на своей большой постели, среди батиста и кружев, лишь слегка примятых тяжестью ее собственного тела, в одиночестве и безмолвии, в ожидании любви, но любви высшего существа, а не обыкновенного заурядного мужчины, она надолго задумалась, обращая взор в прошлое, всматриваясь в настоящее и прозревая будущее. Душу ее сотрясали страсть, ревность, надежда, зависть, стыд, – но сильнее всех была гордость. Глядя прямо перед собой невидящими глазами, баронесса приложила белую руку с изящными точеными пальцами к тому месту, где билось готовое вырваться из груди сердце, и воскликнула, словно бросая вызов судьбе:

– Мой герой! Я нашла его прежде, чем они обрели своих! И я не сумела его сохранить! В мире есть только три полубога: Лагардер, Шаверни и Гонзага!

С этой минуты она жаждала только одного: отыскать Филиппа Мантуанского и навсегда связать с ним свою жизнь, полностью подчинив себя его воле. «Отныне я должна быть не просто любовницей, – думала она. – Я отдам ему не только сердце… не только тело… Нет! Я отдам свою жизнь, если нужно, но спасу его от шпаги Лагардера!»

Когда женщины, подобные Лиане де Лонпре, принимают решение, остановить их не может ничто. Баронесса знала, что Аврора и донья Крус готовы отдать за своих возлюбленных последнюю каплю крови. Не желая ни в чем уступать им, она возлагала на жертвенный алтарь собственную душу!

Выбор был сделан, и Лиана хладнокровно обдумала его последствия. Вступая в союз с Филиппом Мантуанским, она должна была считать его врагов своими врагами. Однако врагами принца Гонзага были не только граф де Лагардер и маркиз де Шаверни, но также Аврора де Невер и донья Крус. При этой мысли баронесса не почувствовала ни малейших угрызений совести. Напротив, ее мелкая душа возрадовалась, и она сказала самой себе с улыбкой:

– Отныне я становлюсь лазутчиком во вражеском стане. Я смогу направлять и отводить удары так, как сама захочу! Я уничтожу всех, кто будет против меня!

Лиана еще долго не могла заснуть. Последней же ее мыслью было недоуменное восклицание: «Но где же они, Гонзага и Лагардер?»

В тот день, когда Анри отправился в Испанию, Аврора достала из тайника свой дневник, который некогда вела для любимой матери. В руках ее снова оказалось перо, скрипевшее и стонавшее в дни печали, порхающее и окрыленное в минуты радости. Новая запись начиналась следующими словами:

«Анри! Жизнь моя принадлежит тебе! Надеюсь и верю, что разлука будет короткой, но раз ты не можешь видеть меня, поддерживать и укреплять, даруя мне блаженство и счастье, то пусть не ускользнет от тебя ни один из моих поступков, пусть станут известными тебе все мои мысли и тревоги.

Когда ты вернешься, перед тобой раскроются эти страницы, где описывается моя жизнь день за днем, можно сказать, час за часом. Ты увидишь, что взор мой был прикован к тебе, душа моя изнемогала под таинством твоего исчезновения. По дрожанию моей руки, по неровным буквам ты догадаешься о пережитых мною мгновениях отчаяния; по уверенному почерку, по полету его – убедишься, что мне были ведомы проблески надежды. За самыми простыми обыденными фразами тебе станут ясны радости и муки сердца, безграничная вера и бесконечная нежность.

Я начинаю вновь мой дневник для тебя, для тебя одного – в тайной надежде, что мне придется написать всего несколько страниц, и что вскоре ты придешь ко мне со словами: «Закрой свою тетрадь, дорогая Аврора; наша любовь начертана в наших сердцах – к чему повествовать о ней на листах бумаги? Будем любить друг друга и жить одной жизнью тот срок, что отпущен нам судьбой».

Увы! Уже многие и многие страницы заполнила мадемуазель де Невер своими стенаниями и жалобами, а конца им не было видно. Однако рука ее не уставала писать, а сердце – кровоточить, роняя красные капли на белые листы.

Часы, когда она раскрывала свою душу любимому, были для нее подлинным молитвенным бдением; то был тяжкий труд, ибо она изнемогала под грузом страданий, – но одновременно крепло и ее мужество. Когда от невыносимой муки готово было разорваться сердце, она вспоминала о доблести своего жениха и сама обретала величие духа. Но все же со страниц дневника постоянно срывался один и тот же жалобный крик: «Спеши, возлюбленный мой! Силы мои тают в ожидании… Когда же мы вновь будем вместе, почему ты покинул меня?» В этих мемуарах, предназначенных лишь для глаз жениха, она описывала, ничего не опуская, самые мельчайшие подробности своей жизни. С момента появления мадам де Лонпре Аврора стала упоминать о ней – сначала коротко, а затем все более пространно, по мере того как крепла их дружба.

«Все считают, – писала она, – что баронесса сумеет развеселить меня, как будто я могу быть веселой без тебя. Я силюсь улыбаться в ответ на ее смех: она не замечает, как мне это тяжело. Должна ли я быть признательной, видя ее усилия развлечь меня, хотя, по правде говоря, ее поведение кажется немного назойливым? Ведь она мешает мне думать о тебе, молиться и плакать… Мне так же трудно изображать радость, как ей – лить слезы».

Спустя несколько дней мадемуазель де Невер занесла в дневник следующие строки:

«Только что удалилась баронесса де Лонпре. Она приезжает каждый день, оглушая меня своей шумной болтовней и неуместной веселостью. Право, не знаю, какая ей радость бывать у нас; наверное, она с гораздо большим удовольствием порхала бы с бала на бал. Приятными для меня оказываются лишь те минуты, когда она заводит речь о тебе. Я слушаю молча… Разве мне нужно произносить твое имя, если оно начертано в моем сердце? Она же говорит о тебе постоянно; но порой мне кажется, что она не должна этого делать… только я имею право взывать к тебе с благоговением и любовью.