"Ты только что сказал, что нам надо спешить. Бред уже наступил..."

Он снова смеется и берет меня за руку. "Я хочу сначала немного погулять по городу и похвастаться своими конфетами. Хорошо?"

Я обдумываю это. "В этом есть смысл".

Мы идем в прекрасный весенний лондонский вечер - холодный и грозящий дождем - оба с засунутыми в карманы руками, но рука об руку. Связаны.

Мы - единое целое. Невозможно иметь одного без другого.

Эта мысль заставляет меня улыбаться, и я чувствую себя бодро. Как будто я бы уплыл, если бы не Коул. Из-за Коула.

Мы проходим мимо галереи Челси, в которой совсем недавно хранилась его коллекция, теперь тщательно упакованная и направляющаяся в Амстердам. Его странная, электрическая улыбка исчезает, и он проверяет свой телефон.

"Извини", - говорит он, засовывая его обратно в карман. "Сегодня больше нет телефона, но галерея напомнила мне о Воне. Джейн говорит, что он пропустил слушание по делу о вождении в нетрезвом виде в мировом суде, и с тех пор о нем ничего не слышно. Думаю, на него вышли Близнецы".

"Ты говорил."

"Я бы хотел, чтобы мы могли что-то сделать". Коул смотрит на меня. "Да? Ты можешь отпугнуть их от него?"

Я качаю головой. "У меня нет полномочий для этого".

"Почему нет? Ты отпугнул их от меня".

Я почти перестаю идти. Быстро подумав, я бросаю взгляд на Коула. Его глаза устремлены вперед, он ничего не подозревает. Потому что он хороший человек и доверяет мне.

"Это было другое, - говорю я.

Ты уже был отмечен для проклятия. Мною.

Я прочищаю горло и быстро добавляю: "Кроме того, нет никакой уверенности, что эти ведьмы шепчут ему". Коул начинает говорить, но я прерываю его. "У нас есть пункт назначения, или мы просто собираемся бродить по улицам всю ночь, как пара очень красивых бродяг?"

Мое раздражение возымело желаемый эффект - Коул усмехается и отрывается от меня, чтобы поймать такси.

"Ладно, ладно. Ты выиграла. Только не закатывай на меня глаза, когда услышишь это".

"Я? Я никогда".

"Ты всегда".

Подъезжает черное такси, и Коул придерживает для меня дверь, а затем неловко забирается следом. "Добрый вечер. London Eye, пожалуйста", - говорит он водителю, а затем пристально смотрит на меня.

Мне удается сохранить спокойное выражение лица. Машина едет несколько мгновений, а потом я не могу сдержаться. "Колесо обозрения? Правда?"

Коул смеется. "Ты когда-нибудь была?"

"Нет".

"Тогда на что ты жалуешься?"

"Просто это выглядит ужасно вульгарно. В мое время город был достаточно красив. А теперь он задрапирован разноцветными огнями, как бижутерия".

"Дай ему шанс. Для меня".

Я закатываю глаза. "Как будто я могу тебе в чем-то отказать".

Его улыбка прекрасна, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня. "Из всех твоих закатываний глаз, это мое любимое".

Когда мы подъехали к "Лондонскому глазу", уже наступила ночь. Вместо того чтобы ждать в обычной очереди, Коул берет меня за руку и ведет в специальный кабинет.

"Мистер Мэтисон и гость", - говорит мужчина, обращаясь к своему компьютеру. "Очень хорошо, сэр. Прошу вас следовать за мной".

На колесе обозрения есть тридцать две закрытые капсулы. Табличка услужливо сообщает нам, что каждая из них вмещает двадцать пять человек, а один оборот занимает тридцать минут. Нас вводит в пустую капсулу мужчина, который несет ведерко со льдом для шампанского и два бокала. Он ставит их на длинную центральную скамью в форме каноэ, затем с улыбкой наклоняет свою кепку.

"Приятного полета, джентльмены".

Коул смотрит на меня с ожидающей улыбкой. "И что?"

"То, что мы не собираемся провести следующие полчаса в этой стеклянной капсуле с двадцатью тремя глазеющими туристами - это плюс".

Теперь настала его очередь закатить глаза. "Я так рад, что ты это одобряешь".

"Позволь мне перефразировать", - говорю я, притягивая его к себе. "Мне нравится, что ты сделал это для нас и что здесь только я и ты".

"Я всегда хочу, чтобы были только я и ты".

Коул целует меня, затем наливает шампанское, когда капсула начинает подниматься. Солнце садится на западе, окрашивая небо в оттенки золота и пурпура. Вид на город, освещенный для наступающей ночи, простирается все дальше и дальше, огромный и прекрасный под темнеющим небом.

Так долго Лондон не вызывал у меня ничего, кроме воспоминаний о позоре, деградации и брошенности. Я смотрю на Коула, который вглядывается в этот вид глазами художника, возможно, переваривая его и переосмысливая для будущего полотна. Но я знаю, что он делает на самом деле. Он пытается вернуть мне город в новом свете. Он пытается вернуть мне жизнь, показывая, что она может быть не только болью.

Нет, что она может быть прекрасной, несмотря на боль и благодаря ей.

"Когда ты понял, что ты художник?" спрашиваю я.

Он моргает от неожиданного вопроса. "О, ну... не знаю. Наверное, когда я был ребенком. Я любил рисовать. Почти никогда не останавливался. Но художником я стал считать себя только много позже. Не официально. Мне казалось, что это было бы высокомерно или слишком многого требовать, понимаешь? Ведь кто зарабатывает на жизнь тем, что любит?".

"И тогда твой невероятный талант заставил тебя принять свою судьбу".

Он усмехается. "Нет, это была моя бабушка. Когда пришло время поступать в колледж, она настояла, чтобы я подал документы в школу искусств Нью-Йоркского университета. Так я и поступил". Его улыбка была теплой и грустной. "Она верила в меня. Я думаю, это все, что иногда действительно нужно. Всего один человек, которого ты любишь, который любит тебя и верит в тебя".

"Почему портрет?" спрашиваю я, потому что понимаю, что нахожусь в опасной близости от того, чтобы сказать что-то ужасно эмоциональное и невыразительное.

"Мне нравятся люди", - говорит Коул. "Мне нравится смотреть на них и пытаться понять, кто они такие. Я никогда не узнаю их полностью и не пойму их до конца, но я могу запечатлеть одну их грань, один момент, который я могу сохранить навсегда".

Коул чувствует мой взгляд на себе и включает эту очаровательную ухмылку, в которой так много добра. Гораздо больше, чем я заслуживаю.